Памятные места. Не столь отдаленные.

С.П: То место, где мы находимся (Ресторан "Швабский домик" — прим. редакции), это все я помню лет 8 назад, когда мы только покупали квартиру в этом доме. Это было для нас настолько необычно, мы смотрели на эти окна и думали: господи, неужели здесь будем жить мы, в этом доме ЦГ, где магазин «Столичный» — вот в этом вот. Потому что я сам вырос на Гоголя-Муратбаева. Я помню, там был такой котлован, и это было место драк. То есть, мальчики всегда спускались для выяснения отношений в котлован. Это был очень «долгий» котлован — его разрыли, забили сваи… На Гоголя и Муратбаева – знаешь, где это?

КОРР: Там дома, да, в основном.

С.П: Там дома, дома, и был такой котлован — там рядом 16-я школа, 24-я, потом, значит, 95-я, где я учился. Дом не построили: были сваи, а потом взяли и котлован зарыли. Где-то лет 10-15 он был котлованом.

КОРР: Это в каком году, примерно?

С.П: Я закончил в 1988 школу, а это было где-то 80-е, получается. Потом еще недалеко отсюда «Алтын-Алма», где я работал дворником. Представляешь, Леон, я мел улицы. И, значит, актеры Театра Лермонтова ходили мимо. Потом Рубен Суренович подошел и говорит: «Ну, ты не перебесился еще? В театр вообще пойдешь?»

КОРР: А почему так вышло?

С.П: У меня тогда ребенок должен был родиться, а в театре актер получал 3 тысячи, а дворник – 5 тысяч. Правда, я так и не получил эти 5 000, в общем. Где-то я месяца три я проработал, как раз попал под осень. Поэтому я до сих пор, проходя это место в Алма-Ате, с содроганием смотрю на него.

КОРР: Какие именно улицы ты мёл, чтобы твои поклонники знали и по-другому ходили по ним?

С.П: Абылайхана, получается, Джамбула и Желтоксан. Вот так. Да, я центровской дворник вообще был. Причем, я мел возле развлекательного комплекса. Потом очень многое связано с улицей Фурманова: там мой первый институт был – сельскохозяйственный. Фурманова-Сатпаева – тогда это был относительно отдаленный перекресток центра. Там, помню, пельменная была, очень долго была пиццерия там. Но тогда мы не знали, что такое пиццерия, потому что мы называли пиццей то, что нам давали, то есть, хачапури. Думаю, какие-то умные грузины это придумали — назвать хачапури пиццей, а заведение – пиццерией.

От хомячков до драмы.

КОРР: Может быть, с театром были какие-то интересные истории связаны?

С.П: С театром да, тоже. Первый театр, куда я пошел работать – сейчас там посольство Израиля. Это та же самая улица Желтоксан и бывшая Советская, то есть, Мира-Советская, а раньше это был Дом актера. И там был первый мой театр — Театр «Бенефис». Я помню, мой отец тогда спросил: «А почему ты не был на лекции по экономике?» Я говорю: «Пап, я петушка играл». Он говорит: «Понятно. А почему тебя не было на следующей лекции?» Я говорю: «Я хомячка играл». Он говорит: «Сынок, что ты с собой делаешь? Какие хомячки? Какие петушки?» В общем, знаешь, я помню, что я шел из дома с Гоголя-Муратбаева, шел такой весь счастливый, хотя не было денег даже на троллейбус. И на меня очень странно посматривали. Я думал: может, меня стали узнавать? Может, ребята видели спектакль? А когда я пришел домой, мама говорит: «Господи, что у тебя с лицом?!» А оказывается, я так, знаешь, по-мужски быстро стер грим, и у меня остались следы на лице.

КОРР: А ты закончил вообще какой институт?

С.П: Я с начала закончил Сельскохозяйственный — сразу же после школы поступил туда, в 1988-ом. А потом я со 2 курса института Сельскохозяйственного попал в молодежную студию «Галёрка», потом другой театр у меня был. И после этого я уже потом пошел вместе с актерами в Театральный институт имени Жургенова. Мне было очень приятно, что я там учился с Евгением Жумановым, даже Владимир Толоконников там учился фактически. То есть, это был такой курс для актеров, которым раздали потом дипломы. Но мы учились — там заочное отделение два с половиной года.

КОРР: Извини, а Евгений Жуманов разве где-то учился? Я шучу, конечно – у нас хорошие взаимоотношения с ним, но просто, насколько я знаю, он славится тем, что является хорошим актером без школы.

С.П: Женя тоже появлялся там, я не знаю, закончил он или нет. По-моему, закончил.

КОРР: Был период у театра Лермонтова, когда там были играли Игорь Манихин, Виталик Петров, Миша Крылов. Вот что-то о том периоде, если можно. И насколько, по твоему, Русский театр драмы потерял с их отъездом?

С.П: Ну, Виталик Петров в Москве играет сейчас, в Малом театре. Я его видел спектакли. То есть, он дошел, докатился в хорошем смысле этого слова до Академического Малого театра. Он там такой замечательный актер, довольно уверенно себя чувствует на площадке. Чего не скажешь, например, о другом замечательном актере — о Славе Черныхе, который так сказать… Ну, я думаю, что Слава еще должен в хорошем смысле этого слова всплыть на поверхность.

КОРР: А он где сейчас?

С.П: Слава сейчас тоже в Москве.

КОРР: Просто он учился у моей мамы в школе, я его знал и поэтому так интересуюсь.

С.П: Слава Черных тоже сейчас в Москве. Но пока его деятельность не связана с театром.

КОРР: И все-таки давай ещё поговорим о том периоде.

С.П: Я немножко не застал тот период, потому что я еще был маловат тогда. Я застал период, когда Женя Жуманов играл Калигулу. Он замечательный актер. Я знаю, сейчас Юрий Иванович Коненкин с Женей Жумановым будет ставить спектакль на сцене ТЮЗа. То есть, Юрий Иванович Коненкин вернулся тоже.

КОРР: Помню, когда я был в классе 7- 8, в Театре имени Лермонтова шёл спектакль «Тиль!»

С.П: Да, «Тиль!» был замечательный спектакль.

Театр в разрезе.

Самое первое потрясение от театра я испытал, когда одна актриса (не буду называть ее имени), привела меня за кулисы театра. Я видел, как она играет на сцене, как льются слезы, как совершенно зал заворожено смотрит. И вот она буквально на несколько мгновений отходит со сцены за кулисы, где костюмер и возмущается: «Что это такое?! Она мне пришила юбку к колготкам!» Потом на сцену — и опять начинает играть. Для меня это было потрясение, я думал: ни черта себе! Я только что верил, у меня только что у самого слеза наворачивалась, и вдруг… Я тогда подумал: как это удивительно — настолько владеть собой, настолько иметь такую высочайшую технику, заставлять людей верить в это, и такие резкие переходы. Это был такой какой-то интересный случай.

Может быть, сейчас я стал старше, но тогда мне казалось, что у нас какой-то такой город был, когда все бурлило, когда существовал театр «Черный квадрат», существовал театр «Бенефис», когда существовал «Постскриптум». А сейчас как-то мы все стали более капиталистическими, что ли, людьми, сейчас нас интересует заработок, приработок и так далее. Причем, я не могу сказать, что это беда Алма-Аты. Я часто бываю по работе в Москве, там люди тоже жалуются на это. Знаешь, что-то изменилось прежде всего в самих людях.

КОРР: Да, многие жалуются на это. Я знаю, что, допустим, Марк Захаров взял в «Ленком» этих актеров, которые в сериале «Менты» играли. Потому что они делают кассу, хотя об их актёрских способностях можно спорить.

С.П: Я не знаю про Захарова, но они играют в МХТ. Может, ты Табакова имел в виду? Потому что и Пореченков, и другие, они играют у Табакова во МХАТе. Я видел «Гамлета» с главным «ментом» в этой роли, светленький такой…

КОРР: Нет, мы о разных «ментах» говорим.

С.П: Да, это «менты» разные. Сейчас просто такое время: я в Москве ходил по театрам, мне говорят: «Ты хочешь устроиться в театр?» Я говорю: «Да нет, я работаю в театре в Алма-Ате. Я бы вот по киношной части…» Они говорят: «Знаешь, вот если у тебя по кино пойдет, то ты тогда и в театр устроишься здесь». А так, мол, бесполезно в театр, пока у тебя не будет рейтинга. То есть, это сейчас такое очень интересное время: чем больше гонорары становятся у актеров, тем менее эмоциональными становимся мы в жизни. Я помню, лет 10 назад читал интервью с Безруковым, который снимался где-то за границей. И вот он там как пример приводит странность менталитета актерского, в отличие от нашего, советского. Безруков говорит: «У меня было хорошее настроение, и я говорю этим зарубежным актёрам: «Ребята, слушайте, давайте выпьем водочки». Они говорят: «Замечательная идея! Минуточку, я посмотрю свой блокнот. Так… Ну, сегодня однозначно не получится, завтра не получится, послезавтра у меня тоже важная встреча… А вот давайте попробуем на следующей неделе во вторник. Клаус, тебя во вторник устраивае?» Тот отвечает: «Устраивает. Вторник — единственный свободный день у нас, мы хотим с вами выпить во вторник». Я говорю: «Ребят, настроение-то во вторник будет вторничное. Я хочу сейчас выпить». А они говорят: «Нет, это невозможно: у нас есть расписание. Мы не можем раньше, у нас ничего не получается». «И тогда, — говорит Безруков, — мне это казалось это непонятным. А сейчас я поймал себя на мысли, что у меня у самого есть блокнот. Если мне сказать: Серега, давай выпьем — я скажу: минуточку…» Понимаешь, вот сейчас какое-то такое время. Возможно, это приход какого-то нового времени, которое принесет что-то позитивное. Возможно.

А вот еще одна интересная история. Миша Токарев, Михаил Михайлович Токарев, наш актер, был на Мальте. Он рассказывает: я выхожу и вижу — на горе в таком греческом стиле стоит огромное здание, где написано: «Театр». Ну, говорит, я как актер, естественно, побежал туда — что за театр? Когда я зашел, это оказалась барахолка, понимаешь? Здание старое, еще от древних римлян осталось, но там барахолка. Я, говорит, начал спрашивать: а у вас есть на Мальте театры? То есть, я с ужасом начинаю думать, что театр в таком большом объеме — это советское порождение на самом деле. Когда по разнарядке… Вот, скажем, мое сельскохозяйственное образование не дает мне покоя до сих пор. Тогда любой совхоз или колхоз должны были иметь клуб. А совхоз-миллионер должен был иметь штатную единицу «режиссер народного театра». Количество театров было огромное просто.

КОРР: Но с другой стороны, многие великие актеры, тот же Этуш, они говорят, что антрепризы — это хорошо, это дает возможность заработать деньги. Но только в репертуарном театре растут настоящие актеры.

С.П: Я с ним абсолютно согласен. Но сейчас вообще сложно, потому что у нас театр все никак не может построиться — это большая беда на самом деле. Потому что народ немножко так расшатывается. И я в том числе тоже, я один из первых.

Где «фишка»?

КОРР: Насколько, как ты считаешь, изменился зритель за последние 10, допустим, или более лет? Какие спектакли шли тогда?

С.П: Леон, это, знаешь, такой провокационный вопрос. Потому что я сейчас скажу, что мне кажется, что зритель сейчас менее требовательный. Мне кажется, сейчас зритель больше клюет на какие-то сиюминутные такие штучки, фишки. И это, к сожалению, происходит везде. Потому что вот, допустим, мы возили спектакль, который поставил Игорь Гонопольский — он называется «Ищу партнера для нечастых встреч». Игорь Гонопольский и Ибрагимбеков. Довольно такая интересная пьеса, неглупая, скажем так. И вот я помню, когда мы её показали, люди, которые так или иначе были связаны с театром, сказали: «А в чем «фишка?» Я говорю: «Я не знаю, в чем «фишка»… Ну, вот играем, пытаемся не врать». Мне отвечают: «Фишки» нет, старик. Понимаешь, без «фишки» — не спектакль». Я спрашиваю: «А что это значит?». «Ну, вот надо было какое-то решение сделать пластическое». Я говорю: «Подожди-подожди, там речь не об этом — это же не картинка». Они говорят: «Нет, старик, этого мало». Вот я боюсь, что мы все сейчас как-то все в рекламе, в такой клиповости.

КОРР: Извини, можно ряд великих спектаклей назвать, которые были поставлены раньше и которые были без «фишки». «Фишки» у «Таганки» были, а МХАТ, например, или Вахтанговский театр – какие там «фишки»?

С.П: Так «фишка» не главное. Вот ты спросил — какой зритель? А зритель сейчас ищет «фишки», к сожалению. И форма иногда настолько далека от реальности с этой «фишкой», что существует декорация ради декорации. Это так.

КОРР: Давай вернёмся к вопросу о том, какие ты помнишь спектакли. Вот, скажем, 10 и более лет назад. Как их зритель воспринимал? Я хочу, чтобы ты вспомнил тот период.

С.П: Ну, я помню «Калигулу» — замечательный был спектакль. Я помню премьеру «Венецианских близнецов». Я помню свою премьеру «Гамлета», когда было огромное количество народу.

КОРР: В каком году это было?

С.П: Я боюсь не вспомнить. 1996-98 годы. Сейчас уже нет сто лет «Гамлета».

КОРР: А можно ли сказать, что поклонники были другие? Что, к примеру, алма-атинские театралы поджидали вас около служебного входа в театр?

С.П: Нет, меня никогда. Я слышал, что Балаева и Токарева давным-давно, когда они еще были юношами и неженатыми, что характерно. Поджидали именно такие огромные количества поклонников, поклонниц. Они даже делились на клан Балаева и на клан Токарева. Это же замечательно!

КОРР: А Толоконников в этом плане как?

С.П: А Владимир стоит как-то над всем. То есть, я не могу сказать, что выше и сильнее или ниже или примитивней. Он, наоборот. В смысле – вот есть Театр Лермонтова, есть труппа и есть Владимир Толоконников, который сыграл у Бортко потрясающую роль. И который, так сказать, является у нас конвертируемым актером.

КОРР: А Померанцев?

С.П: Юрий Борисович — это для меня такая школа, которую я могу наблюдать. Я не могу овладеть, я могу только наблюдать. Юрий Борисович — это та школа, старая. Я представляю, насколько были сильны актеры тогда, если один из них — Юрий Борисович Померанцев. То есть, я представляю, каким был Диордиев, Попов. Я их не видел, к сожалению. Я видел Тёмкина. То есть, это вот такие вот актеры.

Кафешки и небожители.

А вот интересный ты мне задал вопрос – где я назначил первое свидание девушке. А я, оказывается, не помню вообще ни своего первого свидания, ни где я его назначил .

КОРР: А кафе были у тебя какие-то любимые?

С.П: Ну, самое крутое кафе было «Мираж» — вот здесь вот, на Мира — тогда это было супер. «Театралка» была — я помню, там подавали рис с курицей. Причем, я этот рис не ел, понимаешь? А вот в «Театралке» ел. Ещё кафе «Меруерт» было.

КОРР: «Аккушка» ещё, да?

С.П: Для меня «Аккушка» была такая… Там было какое-то свое общество. «Аккушка» и «Льдинка» — вот эти две там кругляшки — или «шайба», как ее называли. То есть, это два кафе, которые перехватили у «Каламгера» вот эту вот инициативу творческих кафе. Сейчас такого нет, чтобы можно было сидеть и встречать актеров, музыкантов. Это какой-то клуб был свой. Я застал даже таких завсегдатаев «Аккушки» очень колоритных, которые говорили, например: «Давай что-нибудь замутим, старик, надо что-то замутить…» Я помню, когда меня привели первый раз в «Аккушку», я увидел вот этих небожителей. И они сидят, говорят – «надо что-то замутить, старик, надо обязательно что- нибудь замутить…» А потом я в какой-то степени стал набирать вес, делать свою какую-то карьеру. И я когда опять попал в «Аккушку», я увидел тех же людей, с теми же фразами: «старик, надо что нибудь замутить…» Такое впечатление, что они проводили всю жизнь в «Аккушке» в мечтах «что-то замутить». Ну, в общем, нет теперь «Аккушки», и так ничего и не «замучивается».

Театр. Среда.

КОРР: А вот приходилось ли тебе общаться, допустим, с актерами театров московских, которые приезжали сюда на гастроли? Или вы не совпадали: они сюда на гастроли, а вы в это время ещё куда-то?.

С.П: Нет, не совпадали. Кроме того, все равно как-то испытываешь провинциальные комплексы. Ну, думаешь, что я полезу. Здравствуйте я вас в кино видел! – Ну, здрастье. Я Мне всегда было очень страшно услышать фразу: пошел вон. Поэтому я никогда не стучался, чтобы не услышать фразу «пошел вон». Не то чтобы они себя так вели, а просто вот… А вдруг скажут: «Вам что, собственно говоря? Видите, мы устали, из Москвы приехали…» Поэтому я и не лез. Хотя, я с удовольствием… Я вот помню, когда я был в молодежной студии «Галёрка», мы набрались наглости и пригласили Людмилу Касаткину на чай. И она пошла. Мы все: «А-а-а… Ничо себе!» И вот так она пришла, значит, мы пили чай — это было тоже в этом же доме. Потому что здесь живет наша очень хорошая знакомая, Тамара Александровна Солина, сын которой с нами ходил в молодежную студию. И вот у нее на квартире все это и происходило. Сама Людмила Ивановна, а за ней еще и сам Зельдин на «Волге» заехал. Тогда как-то мне казалось, что кипит творчество, а сейчас — больше ремесло.

КОРР: С Касаткиной — какой год это был?

С.П: Сейчас я тебе скажу… Это 90-е, да. Ну, может, 1991-92. Тогда были гастроли Театра Советской армии, тогда мы впервые увидели Домогарова. Потом с ужасом узнали, что этому мальчику 36 лет. Нам тогда казалось: ни фига — такой мальчик, а ему уже 36. А сейчас думаешь: он хоть мальчиком выглядел в 36, а ты уже кем выглядишь…

КОРР: Ты вот сомневаешься, мол, может время было такое. Но сам же вспоминаешь: была и «Галёрка», и в «Политехе» театральная студия, и в Доме офицеров. А сейчас есть вообще какие-то студии театральные в городе?

С.П: Сейчас очень хороший театр «Артишок». Он студийный такой. Ну и все.

КОРР: Ну, вот, пожалуйста, всё на лицо, как говорится.

С.П: Ты знаешь, мне кажется, это какой-то такой менее эмоциональный, более прагматический ритм жизни. Ну, а «шестидесятники» куда делись? «Семидесятники», некая такая кухонная оппозиция всему. Причем, из этой кухонной оппозиции всему рождалось творчество, рождались какие-то оригинальные идеи. Театр «Современник» вышел из кухни – это же была некая оппозиция. Я имею в виду, не государству, а оппозиция искусству, оппозиция всему. Сейчас этого тоже нет.

КОРР: Это ведь от власти зависит. Тогда власть запрещала творческим людям нормально работать.

С.П: Сейчас не запрещает – пожалуйста, делайте. И всё закончилось, понимаешь? Такая мысль была высказанная очень страшная, что якобы искусство расцветает во время тирании. А во время демократии, когда все можно, искусство как бы превращается в коммерцию. А актёры — в актеров- коммерсантов.

КОРР: Я всегда говорю: можно навскидку назвать подряд десяток великих актёров, которые были раньше: Леонов, Евстигнеев… А сейчас таких актеров, как Евстигнеев, я не знаю — есть ли они вообще.

С.П: Да.

О ТВ критично.

С.П: Я сейчас знаешь чего не могу понять? Почему мы, взращенные на советских фильмах, так прильнули к этой «Рабыне Изауре», к «Богатые тоже плачут». Что-то я как актер смотрю и думаю: ёлки-палки, там ни Станиславского, ничего нет, но при этом я свою маму не могу от телевизора оторвать. Ей эта «Рабыня Изаура», допустим, ближе… Как-то странно у нас получилось: у нас, вроде, был Станиславский, искусство, лучший театр, самая читающая страна — я имею в виду Советский Союз. Мы в раз превратились в не самую читающую страну, мы в раз превратились в то, что мексиканские, бразильские телесериалы забивают наши мысли, наше сознание. Тебе не кажется?

КОРР: Но та аудитория, которая взращена на Станиславском, она не стала смотреть «Рабыню Изауру». А если говорить отдельно о женщинах, то мне кажется, им просто не хватало эмоций, мелодрам.

С.П: Возьми наших родителей — они же смотрели лучшее, что было, а сейчас… Другое дело, может, сейчас вообще какое-то странное время: включаешь НТВ, а там все время кого-то убивают, насилуют, пугают. Ты боишься жить. И вот самая интересная реклама на НТВ, когда выходит человек в белом костюме на лужок, там бабочки, цветочки, и он вдруг втыкает эту самую – «Мы Вам покажем!» И там сразу какая-то свалка: мусор, падающие самолеты, пожары. Я думаю — да что же вы делаете?! Легче посмотреть «Спокойной ночи малыши» — это как-то естественный процесс.

КОРР: Тогда мы просто были лишены многого, за нас же решали, что нам смотреть.

С.П: Мне кажется, сейчас тоже решают. Просто если раньше это было централизованным, шло от ЦК Компартии, то сейчас за нас решают руководства каналов, что нам смотреть. У них есть свое видение: больше грязи, больше кишок, больше дерьма. Мы, кстати, тоже через это с тобой проходили. Но ведь какая-то внутренняя цензура должна быть, или хотя бы что- то похожее.

КОРР: Ну, это западный стиль – такая подача материала новостей.

С.П: Не знаю-не знаю. Их новости смотришь — у них просто успехи капиталистической экономики, очередные достижения, американская демократия…

«Лопатить и лопатить».

КОРР: Расскажи, пожалуйста, о твоих зарубежных работах последнего времени.

С.П: Ну, Леон, пока это настолько незначительно… Есть три фильма пока. Вот один, слава богу, показали перед новым годом по ОРТ. Мне говорят: «Ну, ты теперь артист!» А я отвечаю: «Вы знаете, этого так мало на самом деле. «Продается дача» — там много актеров играет хороших. То есть, это еще мне лопатить и лопатить.

КОРР: Хорошо уже то, что у тебя есть возможность лопатить.

С.П: Ну, да. Я сейчас добиваюсь возможности лопатить эту целину, понимаешь? Возможности нет — надо её добиться, потому что настолько у актеров зависимая профессия. Я должен доказать не играя человеку, что я могу это сыграть – тогда он мне даст возможность сняться на пленке, сыграть это. И оправдать его доверие, так сказать, либо не оправдать. Поэтому я говорю о том, что говорить о каких-то успехах или о каких-то работах пока рано. Честно говоря, мне уже стыдно говорить о трех фильмах. «Знаете, у меня три фильма!»

КОРР: Ну, все равно ты скромничаешь.

С.П: Нет, я думаю, что если Бог даст, у меня будет много фильмов, и мне не нужно будет о них говорить: люди их просто будут смотреть периодически. Так что вот такие дела.

Леон КОСТЕВИЧ