Алма-Ата арычная.

Борис Киль: Я родился в Кемеровском районе Кокчетавской области, село Красная поляна. У меня отец был из Алма-Аты, а мама из Питера. Их как молодых специалистов-медиков послали туда. Я в 53-м году родился, 3 марта, за два дня до смерти Сталина. Я думаю, что Сталин умер, узнав о моем рождении. Мама долго плакала, говорят. 3 марта я родился, а уже через 2 годика, когда у меня должна была родиться сестра, мы вернулись назад в Алма-Ату. Но Алма-Ата тогда была, можно сказать, экологически чистым городом. Я вспоминаю детский сад, снег еще был тогда. Я помню, меня бабушка везла из детского сада и выронила из санок: ну, я выпал. Она уехала на целый квартал, а я лежал, смотрел и думал: «Куда же ты идешь?», я разговаривать не мог еще. Это я еще помню хорошо.

Помню, когда появились первые колонки. Раньше арыки были, арычная система, причем вода в арыках была чистая и, допустим, такие малокультурные люди, они ее собирали и даже кипятили. Помню, я жил на улице Интернациональной – это Пастера-Интернациональная, возле Хлопкопрядильной фабрики. У нас соседи (конечно, кто покультурней) ходили на колонку, не ленились, за водой. Были чемпионы, которые таскали по 6 ведер: по-моему, дядька 2 коромысла вешал и еще 2 ведра – очень фактурно выглядело. А вот эти в арыках набирали. Эту арычную систему сейчас, говорят, восстановят, но, по-моему, ее восстановить невозможно. Но был головной арык – это Абая, это конец города, и сюда я выезжали купаться. То есть, это было все равно как сейчас ездят на Или. Чистые арыки были. Ну, я помню, когда появился первый телевизор. У нас дом был такой – два подъезда, 26 квартир, и Аббашины у нас жили, вот они купили телевизор первый. Туда заливалось ведро воды (ну, не ведро, наверное, вру, поменьше, я уже не помню, сколько). В общем, весь двор вечером приходил к Аббашиным, их эксплуатировали. А самая красивая дикторша была Нелли Омарова. Потом, когда была трагедия, когда озеро Иссык исчезло и в одно воскресенье сразу 10 тысяч человек погибло – тогда мы бредили Нелли Омаровой. Мне нравилось, что у нее были кудряшки, красивая девушка. А потом мы с ее сестрой младшенькой учились в институте. В общем-то, передача, я так сейчас вспоминаю, ни о чем. Но мы очень любили. Все равно ящик – это было очень круто. По-моему, в 61-м году, я помню, сбили Пауэрса – это такая шокирующая новость была, когда на 1 мая американцы запустили самолет-разведчик, и где-то под Свердловском его сбили. Это была такая большая радость всеобщая.

КОРР: А в какую школу пошли?

Борис Киль: Я потом уехал, я учился в городе Кокчетаве, там в 1-ой школе учился. В 72-ой школе учился города Алма-Аты. Потом опять уезжал в Кокчетав, у меня отца перевели туда главным хирургом области, он 25 лет там был главным хирургом. И я потом опять к бабушке возвращался, в общем, каждое лето в Алма-Ате.

Школа. Мода.

КОРР: А о том времени какие у вас самые яркие воспоминания остались?

Борис Киль: О школе, в общем-то, таких ярких воспоминаний нет, потому что в школе особо учиться никто не хотел. Я помню, что у нас было очень строго с прогулами. Потом уровень знаний школьный. Я вот сейчас смотрю, у меня дети в институте учатся, но мы, по-моему, в школе получали больше, чем сейчас в институтах. То есть, сейчас образование крайне слабое. Сейчас, не знаю, все утрачено, куда педагоги подевались и чему сейчас учат? Тогда еще я помню, в школе у нас была перемена и в буфете очереди были, все брали «песочник» с «Буратино» с кляксой на носу с розовой, он стоил 7 копеек и 3 копейки стоил стакан воды.

Потом эта система – садики, все эти ясли. Тогда же женщины получали всего полтора месяца декретный отпуск, то есть, они выходили и в полтора месяца тебя отдавали в детские ясли, и ты такой был общественный продукт. Ясли, детский сад, и мы были сильно социально развиты. Сейчас многие дети не ходят в садик. У меня ребенок, допустим, сидел дома, она пошла в школу и не умеет общаться просто. У нее проблема, а у нас таких проблем не возникало, потому что мы все как один ходили в садик, в школу. В школе мне купили первую форму, она была похожа на солдатскую. Нужно было подшивать воротнички, как в армии, ремень такой же мощный, как у солдат – медный, с такой пряжкой сумасшедшей, здесь была кокарда.

А во втором классе моя мама взяла и купила мне немецкий костюмчик с узкими брюками. Ой, это был ужас. Меня дразнили. Я был развлечением для всей школы. С 1-го по 5-ый класс на перемене самое любимое развлечение было выскочить и всей оравой бегать за мной и кричать: «Стиляга!», потому что у меня были узкие брюки. Я их уже ненавидел, я их и чернилами пачкал, я их и затирал, а мама зашивала, стирала, и опять я надевал эти брюки. Я помню, когда я в третий класс должен был пойти, я уехал в пионерский лагерь, и там двое пришли из нашей школы. Они так увидели меня, когда нас регистрировали: «Кто-то здесь стиляга». А я испугался, у меня душа в пятки ушла. Они говорят: «Ну ладно, будешь отдавать передачки (нам же привозили передачки), и мы никому не скажем, что ты стиляга». И я половину передачек отдавал им в детском лагере.

А потом, когда я учился в 6-ом, и все начали надевать эти узкие брюки и ботинки с резиночками, 6 рублей они стоили – это считалась сумасшедшая сумма. Я тогда думал: «Какие же вы сволочи». Я просто всегда был немножко на шаг впереди и раньше из-за этого всегда страдал. У меня была знакомая Людка Украина, она всегда по моде одевалась, годика на три раньше, чем все в Алма-Ате. И она всегда выглядела, как пугало, а потом все начинали одеваться, как она. Во-первых, Россия, СССР отставал от Запада, а Алма-Ата отставала от России. Сначала все должно было прийти в Москву, была субординация в моде, вперед нельзя было выскакивать.

Алма-Ата попсовая.

Борис Киль: Я два раза был в «Артеке», как хорошо учившийся. В «Артек» первый ребята из Карелии привезли фотографии «The Beatles». И вот на вот этих пластинках (они на рентгеновской пленке записывались), меня в Москве надули. Мне там какую-то еще ерунду засунули, потому что подходили: «Купишь рок-н-ролл? Только прячься, быстренько 5 рублей достань, чтобы милиция не схватила». То есть, мы привозили эти пластинки и заслушивали до дыр, в общем. И вообще потом все схватились играть на гитарах. Я даже помню, какой-то фильм смотрел, и там было такое выражение: «Его любили все девушки, он играл на гитаре, потому что девушки любили гитаристов». Если ты гитарой не владеешь, вряд ли ты на тебя обратят внимание.

У меня даже был друг Боря Лукьяненко, у него кличка была «Битлз», потому что в центре, в «Аккушке» считалось, что он похож на Маккартни, а поет, как Ленон. Вообще-то его у нас с 3-го курса выгнали. Он всегда подходил и говорил: «Девушка, вы любите гитару, музыку?» Она: «Да». «Я первый соло-гитарист города». Ну и девушки сразу отдавались его обаянию. Потом он стал вторым гитаристом города, потом третьим, но даже при этом спокойно можно было в городе котироваться очень здорово. Я помню, у нас в группе, мы были первокурсники, и наши девушки говорили: «Боря Лукьяненко!» То есть, это была мечта, потому что Боря хорошо играл на гитаре. Хотя сегодня я так представляю, он играл слабенько, потому что мы не видели ни школ, ничего. Еще один гитарист, который что-то мог сделать (он когда играл, отворачивался к стене) – это Сережа Алмазов. Хороший гитарист, он уехал в Америку и остался там.

А вообще тогда весь город, ну, передовая молодежь, она всегда знала, где кто играет. Допустим, в КазГУ группа «Искатель»; «Альтаир», по-моему, в Нархозе. «Дос-Мукасан» не так был популярен, как его официальная пропаганда пропагандировала, он был популярен, но не очень. Допустим, были более популярны группы, которые играли «The Beatles» и комсомольские песни. Комсомольские песни были рупором системы, и были группы, которые действительно играли, весь город собирался, и это было жутко интересно, а ничего лучше и не было. Я помню, когда первый раз к нам приехали «Песняры» и целый концерт отыграли. Это казалось так жутко, потому что раньше у артиста не было ни фанеры, ничего. Тогда концерты состояли из десяти артистов, они 2-3 песни исполняли – не больше, а сейчас уже фанеру включили и можно хоть два часа…

КОРР: А когда «Песняры» к нам приезжали, в каком году?

Борис Киль: Это был год 73-й-74-й. Перед ними были «Цветы», у них солист сумасшедший такой был. Потом приезжали (как этих немцев звали?) А, «Пудис». Ой, «Пудис» перевернул все во Дворце спорта, там весь город был – сумасшедшая команда. Из «Пудиса» кто-то в «Раммштайне» играет сейчас. Это была действительно хорошая команда. А потом Боря Алибасов и «Интеграл», его долго в Алма-Ату не пускали. И вот когда он все-таки сумел сюда пробиться, он сначала в России заслужил признание. В армии мы с ним служили в одной части, в АВКУ — алматинское высшее командное училище, и они там играли на танцах. Вот он «Интеграл» привез, чтобы в Алма-Ате признали, для него это было очень важно, потому что во всей России он был признан. И потом, как он сам пишет: «Рок-н-ролл умер, и пришло другое поколение». Допустим, тогда Усть-Каменогрск – это был центр рок-культуры, более роковый город, а Алма-Ата всегда такая попсовая была.

КОРР: А говорят же, что здесь и «битломания» была, и джаз гремел…

Борис Киль: Джаз. Вот в прошлом году умер Тахир Ибрагимов – ударник легендарный, потом этот был, забыл, он играл в «Интеграле». Да, джазовые традиции у нас были неплохие, а вот уже роковые послабее, потому что, допустим, тот же Лоза – мы ему все время перебивали концерт. Он играл в гостинице «Казахстан» — в старом «Казахстане», напротив ЦУМа. Он приходил, у них стояло фортепьяно, а у меня глотка луженая и я перебивал ему «чай». Потом его забрал с собой Алибасов, увез в Москву. Они сначала в Саратове были, и в Москву уже оттуда перебрались. А в Алма-Ате как-то не очень уживались. У нас были жесткие административные нормы, то есть, партийные. Я даже помню, когда в 80-м году была Олимпиада, туда уехали музыканты лучшие, скажем, современного направления – это Рифкат, Алмаз, Серега. Они уехали в Москву и просто произвели фурор. У меня друг был главным режиссером Госцирка, он говорил: «Какие сумасшедшие ребята приехали из Алма-Аты». А там тогда были «Веселые ребята», «Парк Горького», а они были на таком же уровне, их назвали «Ансамбль ЦК Комсомола». Там они поиграли годик и разбежались. Все отсюда уезжали в Москву, потому что здесь реализоваться было очень сложно. Здесь была попса. Тех, кого поддерживали партийно, официально – это Роза Рымбаева, кто-то еще там. Это сейчас любой музыкант может пойти, купить аппарат, гитар кучу, а раньше же в магазине их нельзя было просто купить, их могла купить только организация – институт или еще кто-то, и главными там были завхозы. То есть, если ты с завхозом хорошо живешь, можешь репетировать, взять аппарат. Когда мы занялись, появились первые кооперативы: музыкальный кооператив «Муза». Мы организовывали концерты, привозили «Кино» в 87-м году, Цоя, привозили «ДДТ». Года за два до этого ту же «Машину времени» привозили. Старые записи слушаешь и ни одного слова понять не можешь, потому что все это подпольно было сделано.

А уже где-то, наверное, 87-й год, с началом Перестройки стало как-то полегче – стали писать, перестали сажать за музыку. Допустим, тот же Новиков отсидел, он все время утверждает, что школу рока свердловскую он поставил – ну, может быть. Он там просидел за аппараты, за все сажали – за аппараты, за валюту, стиляг, фарцовщиков. У нас всегда КГБэшники, вот эти чекисты, эти стукачи на каждом шагу. Мы делали «Голос Азии» первый фестиваль, это была идея Рафы Мазитова. Он был продюсером Муромова, «Фристайла», и он привез сюда эту идею. Тут ее подхватил Полевой Владимир, он в Союзе композиторов работал, а уже эти Иргалиевы и Пономаревы позже появились. Их нанимали, они потом приписали себе славу отцов этого фестиваля, на который их просто пригласили поработать. Просто когда оставил Полевой это все, даже я задал вопрос этим Пономареву, Иргалиеву: «Если вы отцы, кто тогда Полевой?». Они говорят: «Это был не фестиваль «Голос Азии», а фестиваль «Алтын алма», а в его рамках конкурс «Голос Азии». А не вас ли мы наняли, как бездарных режиссеров, которые запороли все съемки? Если фестиваль, и в рамках фестиваля был конкурс, то насколько крупнее он был сам? Там две с половиной тысячи народу было приглашено. Сюда приезжали и джаз, и народная музыка, были карнавальные шествия от Дворца Ленина до стадиона. На стадионе выставили тогда 16 юрт, от каждой республики были белые юрты, где каждая область демонстрировала свои достижения. Он был более мощным, более весомым, конечно. А они запороли эту идею.

Алма-Ата элитная.

КОРР: А на «Бродвее» тусовались в свое время?

Борис Киль: Да, «Бродвей». Был режиссер Костя Салыков, он стал лауреатом Всесоюзного кинофестиваля, «Балкон» его фильм. Он потом покончил жизнь самоубийством на автомобиле, раздал долги и разбился. Мы с ним на телевидении работали, он снимал фильм как раз о «Бродвее». Я не знаю, остался ли этот фильм, я к нему песни какие-то сочинял. «Брод», «Бродвей», Калинина – туда выходили все покрасоваться стиляги. Выше был ресторан «Алма-Ата», там был холл на 3 этаже. Я когда туда пришел после 10-го класса, а там вся элита спортивная алмаатинская. У нас был такой боксер Уров, по-моему, чемпион спартакиады, чемпион Европы, он спился вконец. Они приходили в костюмах. Я пришел с приятелем, мы были наглые немножко ребятки. А это «Брод», здесь солидные люди, то есть, просто могли выбросить, не пустить туда. Там был Пешков, боксер хороший, потом где-то в тюрьме закончил жизнь. Там были все спортсмены, которых ты встречал на страницах газет, и ты приходил туда и мог этих людей увидеть. Появлялись и другие «звезды» — в гимнастике, например. В начале 80-х Нелли Ким. Допустим, чемпионы Европы, чемпионы Союза, олимпийские чемпионы волейболисты были. Сейчас об этом уже мечтать в Казахстане невозможно. А тогда действительно появлялись какие-то тренеры, допустим, появлялись интересные музыканты. Зацепин же отсюда, из Алма-Аты – он нашу консерваторию заканчивал, но он чуть постарше нас. Месин Андрюша – он «Путь к Парнасу» выиграл в Москве. Потом в Америку куда-то уезжал. Он тоже отсюда был. Мы с ним в училище одно время учились.

Джинсы.

Борис Киль: Возле ЦУМа собирались, допустим. Мечта миллионов были эти джинсы. Это вообще было сумасшествие. Первые джинсы я увидел… Привез один наш министр, он еще был спортсменом, джинсы «Rifle», 30 рублей они стоили. Я думаю, что за 30 рублей можно было болгарский костюмчик купить. А 30 рублей за джинсы отдать какие-то… Потом 80 рублей — это 74 год, потом уже 80, 90, 250, 320, а зарплата инженера была 110 рублей. Джинсы снимали, грабили. Особенно когда с «Медео» возвращались девушки, ребята их поджидали и раздевали. Причем, раздевали не так цинично, как сейчас, а давали взамен трико. Они назад потом в слезах возвращались. Трико дадут, джинсы снимут, то есть все было солидно. Потом у нас один музыкант известный есть, он в Москве проявился: работал в Театре Ленинского комсомола. Еще в те времена потерялся, потому что его посадили за джинсы. Он говорит, что у него 100 джинсов было. Врет, наверное, 100 джинсов он не поднял бы, я знаю, джинсы больше килограмма весят. Семь лет ему дали за торговлю джинсами. Он тогда поднимался, работал с Крисом Кельми. Сейчас это предпринимательством называется, а раньше же спекуляция. Только возле ЦУМа ты мог купить эти джинсы и еще какие-то шмотки, и только у иностранцев, которые приезжали в гостиницу «Казахстан» — там фарцовщики крутились. Познакомиться с иностранцем… Ты познакомишься, если ты купил джинсы. Меня самого сколько раз в КГБ вызывали. КГБ больше делать было нечего – они ловили только тех, кто купил шмотки. А если ты купил джинсы, то, как говорят: «Сегодня ты играешь джаз, а завтра родину продашь». Это у них самое любимое занятие было. Я занимался боксом и один раз надавал по башке трем оперативникам, потом убежал с джинсами и меня ловили.

Алма-Ата спортивная.

Борис Киль: Хоккеисты у нас были сильные на траве, тогда был Айрих тренером. Они были чемпионами Союза лет 10 подряд, без смены. Хоккей с мячом был. Хоккей с мячом – это вообще был любимый спорт всего города. В субботу обычно матч на «Медео» проходил, все бросали работу и ехали поддержать. Даже чемпионами Союза были «Динамо Алма-Ата». Вадим Гуреев – такие были имена. И они все почему-то от Министерства Внутренних Дел выступали, и у меня там один чиновник был. Когда у них три команды стали чемпионами СССР, у них не хватило денег на подарки, они купили спидолы там этим хоккеистам. Потом еще кто-то… Кто же из динамовцев еще был? Забыл. Еще одна команда была – у них от одного министерства три команды вышло.

Вообще спорт и музыка – это было самое перспективное, самое интересное, потому что через спорт можно было выдвинуться там где-то. Потом бокс начал развиваться: Рачков, Демьянин, Болдаревские – эти ребята хорошие. Ватерполисты были сильные. Были прыжки в воду. Тогда Немцов, Еншин, Санжиев Серега – хорошие были спортсмены, чемпионы Европы. Немцов, бедолага, — он в 15 лет на Олимпийских играх, по-моему, в Монреале, остался. Был скандал – весь спорт перевернул КГБ. Заставили его вернуть сюда на родину.

КОРР: Посадили?

Борис Киль: Нет, его не посадили. Они тогда шантажнули на государственном уровне этих канадцев.

У них должны были быть матчи «Кубок вызова СССР-Канада», и спорткомитет заявил, что если они не вернут его, то… Вернули, потому что ему не было 18 лет. Ну, вернули. Недавно он уехал в Канаду, года два назад, или в Америку, не знаю. Ну и отбили охоту говорить об этом. То есть, объяснили: «будешь прыгать…» Спортом он уже не занимался, а был талантливый спортсмен. Потом какую-то такую тупую историю в «Комсомолке» описали, что он занял 6-ое место на Олимпийских играх и типа не знал. Ему сказали: «Садись, прячься в машину», и он спрятался. Ему сказали: «Переплыви до острова», и он переплыл. Тогда курировали… У нас всегда во всех культурных, спортивных делегациях был, как называли, КГБэшники, куратор. Даже был такой анекдот в те времена: два советских скрипача едут на международный конкурс, один занимает 2-е место, а другой занимает 102-е место. Тот, который 2-е занял, рыдает и говорит: «Господи, ну почему ты меня оставил в последний момент? Ведь я же мог чуть-чуть напрячься и занять 1-е место». А тот, который 102-е место занял, говорит: «Да ладно, успокойся. 2-е – 1-е, какая разница?». Он говорит: «Да как ты можешь? Тебе этого не понять. Если бы я занял 1-е место, мне бы дали поиграть на скрипке Паганини. Для меня это все равно, что для тебя пострелять из маузера Дзержинского».

Алма-Ата культурная.

КОРР: Давайте немножко назад вернемся – скажем, в середину 70-х годов. Вы помните, чем в это время занимались, что вообще в городе происходило? Может быть, какие-то события Вам запомнились?

Борис Киль: Середина 70-х – это можно по выпускам… По-моему, 71-й год – «Pink Floyd», «Обратная сторона луны». Потом «Иисус Христос», но это, по-моему, 71-й год был. 74-й — появлялись какие-то ансамбли, которые переворачивали все твое воображение – «Led Zeppelin», «Uriah Heep». А если брать фильмы… У нас как? Тогда, в общем, снимали какой-то фильм, он приходил в Москву, там садилась комиссия из всех партийных идиотов, которая резала его, и он приходил сюда. Здесь идиоты пониже уровнем – наши аппаратчики – садились, и что считали неудобоваримым для публики, они еще резали. Вот так каждый фильм приходил. Если «Генералы песчаных карьеров» (там сейчас не помню уже), время 1:40, то у нас он шел, допустим, 50 минут. А в каких-то городах он дольше шел. Народ засекал время, сколько этот фильм идет в Москве, сколько он идет у нас. То есть, это все резалось на части. Книги достать… Ну, ту же «Иностранную литературу» подшивали, собирали. Появлялись Томас Вульф, Ирвинг Шоу – куча писателей. Можно было одну книгу где-то прочитать. Какие-то книги достать было просто невозможно. У меня всегда был блат в книжных магазинах, но я не в первых очередях стоял, там чуть больше приходило, можно было прочесть. Поэтому в наше время публика была более читающая, может быть, потому что, как мне сейчас дочка говорит, не было Интернета. Интернет не дает такой душевной зарядки, такого закала, как литература, потому что литература, так скажем, занятие интерактивное, творческое, его нужно переварить. Один человек может прочесть и ничего у него не останется, а у другого может всю жизнь перевернуть. И поэтому когда фильм, допустим, появился Тарковского «Зеркало», билеты нужно было доставать черт знает когда. А самое интересное, когда это все стало доступно, допустим, в 67-м году, Москва напечатала в 67-м – 66-м «Мастер и Маргарита» с купюрами там все это. Но прочесть ее… Все сидели, интеллигенция обсуждала это все. А когда «Мастер и Маргарита» появилась в свободной продаже, я помню, у нас там, на телевидении инженерный состав получил и один инженер такой толковый говорит: «Я каждый день перед сном по страничке в туалете читаю, думаю, что за ерунда?». Я говорю: «Тебе не надо было это читать, понимаешь?» А, допустим, я «Мастер и Маргарита» раз пять, наверное, читал. Больше всего я читал Ильфа и Петрова – «12 стульев», «Золотой теленок» — я их раз двадцать пять читал. Я «Мастер и Маргарита» могу сейчас даже вспомнить: «В белом плаще, с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой 14 числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду Ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Более всего прокуратор не любил запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день». А этим людям и не надо было, они Пятилетку в 3 года пытались сделать, все фальсифицировано. А когда это стало доступно, они подумали: «А из-за чего сыр-бор вообще? Ну ерунда какая-то!» То есть, наша пропаганда могла спокойно тогда все это скинуть… Выросла целая плеяда выдающихся художников в те времена. Допустим, в литературе Довлатов, Алешковский. Я его очень люблю, хотя многие с этим спорят. Другие мастера – Аксенов, например. А для многих же это и не нужно было, то есть, конформизм был сумасшедший. И вот сейчас те же самые конформисты, я смотрю, допустим, на власть нашу, все партийные функционеры – там какой-то комсомольский деятель или еще кто-нибудь. Сейчас стоит депутат и рассуждает о свободе народа — все липа. Понимаешь, ни слову не верю. Те же жирные коты, которые и тогда, в общем-то, нормально жили и сейчас пристроились – это липа. Им все равно, что быть капиталистами, что быть коммунистами – лишь бы у кормушки.

Алма-Ата злачная.

КОРР: Говорят, вы были на Михалкова похожи…

Борис Киль: Да, было дело. Меня даже одно время на киностудии, когда сюда приезжал Михалков, (он повыше ростом был немножко), путали. Было дело. Снимки сделали в журнале – Михалкова и мой снимок рядом. Мы все друг на друга чем-то похожи – у нас две ноги, две руки, одна голова, в общем-то. В зоопарке можно какие-то различия найти, а так все похожи, наверное.

КОРР: Расскажите, как в молодости тусовались, как время свободное проводили?

Борис Киль: Ну…

КОРР: Злачные места какие были?

Борис Киль: Вот злачных мест не было. Злачные места все были под контролем органов милиции. То есть, самое злачное место – это кафешка была. То есть, прийти в кафешку не всякий мог. Во-первых, были сумасшедшие очереди. В какой-нибудь «Эдельвейс» пройти или в «Театралку»… Завсегдатаи приходили, им оставляли место. Там всегда стоял швейцар дядя Коля – помню, продавал из-под полы «Казахстанские» сигареты. И, значит, он пропускал. Почему-то считалось, что элита ходит не в театр, допустим, Абая, а элита ходит в холл ресторана «Алма-Ата», в «Иссык», кто мог себе позволить, потому что не каждый это может себе позволить. Большинство приходило, покупало коктейльчик за рубль десять и этот коктейльчик мусолили. Кто-то мог с чашечкой кофе… Я вообще не могу, у меня ничего не стоит, я это все выпиваю. Потом мне тяжело было, они могли два часа там тусоваться. Потом более низкая организация – это танцы. Танцы в Доме офицеров. Даже помню, песня такая была: «Танцы в Доме офицеров – это как война: пляшет Малая Станица против Тастака». Там постоянные драки. Там явисты… Тогда явисты мотались на своих «Явах», от ментов убегали все время по каким-то по тротуарам. То те разбивались, то эти. Вот, значит, они туда приезжали на танцы.

Там, естественно, превалировало кавказское население из Малой Станицы и танцевали лезгинку — сумасшедшие танцы были. Ну а кто повыше рангом был, те шли в бар Союза писателей, в ту же «Аккушку», кто в ресторан. Но ресторанов мало было – «Иссык», «Медео», «Алма-Ата». Там играли приличные музыканты, потому что все играли живьем, не было дисков, того, сего. И потом играли музыканты, которые в «Гульдере», в Оркестре радио и телевидения. Все они вечерком играли в кабаке, потому что там недостаточные были заработки, зарплаты. Они все подыгрывали и все были очень приличные составы тогда. Если чего-то недоставало, мы шли в библиотеку. То есть, библиотека тогда была популярным местом, там можно было встретить народ какой-то. Сейчас я не знаю даже, потому что проще купить, все стало доступно. А раньше в библиотеках торчали. Ну, я не скажу, что было очень популярное место, но, допустим, среди студентов. И читающая публика туда ходила. Тусовки – это ресторан и, естественно, вечера в каких-то институтах, это становилось известно всему городу. Допустим в КазГУ, на Мехмате вечер – и все туда ломятся. Ну, то же самое приблизительно Макаревич описал в своей книге о Москве. В Политехе День смеха 1-го апреля – там будет такая-то группа, и весь город туда ломился. Кто-то проходил, кто-то не проходил. То есть, были вот эти заведения. В КВН играли. Ну, КВН и сейчас собирают. Допустим, детей я своих тренировал во Дворце АХБК, по-моему. Там всегда хватает людей, кто занимается КВНом: тогда это была очень популярная вещь среди студентов. А уже ниже, допустим, рабоче-крестьянская молодежь – это Завод Кирова, АДК – они шли в большинстве, конечно, и оттуда. Они в большинстве шли на танцы в АДК – там попроще и с мордобоем. Потом танцы были в Доме офицеров и в Парке Горького – это вообще криминал был конченный. Танцы в сквере 28 Панфиловцев – туда тоже свои ходили. Через заборы перелазили дружинники – это такой адреналин: можно было пройти, можно было потанцевать, можно было с девушкой, можно было по морде получить. Ходили район на район. Там, наверное, в Тастаке были свои. Там «Спутник» стадион, некоторые серьезно занимались спортом. Ну, если серьезно позанимался спортом, потом все равно нужно засветиться в центре. Центр, центровые – это «Театралка», «Аккушка» — все знаменитости там появлялись. Ресторан «Иссык». Ну, ресторан «Иссык», он был более дорогой, более такой чванливый. А вот в холле ресторана «Алма-Ата» (так и назывался – «холл», такое название – понять не могу, он на 3-м этаже). Потом 6-й этаж открывали на лето, туда пройти – это было круто. То есть, туда надо было каждый день ехать отмечаться, как на работу.

Субстанция – портвейн.

КОРР: А про портвейн с начала повторите, пожалуйста.

Борис Киль: Портвейн – это была одна из субстанций культуры советской, потому что на портвейне выросло очень большое поколение и писателей, и артистов, и музыкантов – от Довлатова до «Машины времени». В Алма-Ате самый был крутой «12 портвейн». В Питере, по-моему, «13 портвейн». А другие марки – они как-то воспринимались… Мы их разогревали, как глинтвейн. То есть, подогрели немножко в чайнике, разлили. А Толя Хаджимирян (он сейчас в Голливуде снимает фильмы – режиссер, они были из Института кино, по-моему, питерского), они очень многим обязаны портвейну. Помню, вернулся «Гульдер» из Сингапура. Леня Огуренев у них был бас-гитарист, фактурнейший был паренек, недавно вспоминали, он спился. Тахир Ибрагимов – ударник, они приехали запакованные по тем временам. Меняли 10 рублей для поездки за рубеж, тогда же рубль равнялся, ну, 60 копеек равнялось доллару, и когда меняли по официальному курсу, то на 10 рублей умудрялись подарки привезти еще что-то, и как-то одеться. И вот они привезли, мы встретились, купили шампанское, потом: «Да не наше это шампанское!», и разбили его прямо об этот Центральный гастроном, об угол. Купили портвейн. Он какой-то такой коммуникативный был напиток – выпиваешь, и сразу чувствуешь как-то собеседника, где-то проще было общаться, и люди открытые становились.

Я думаю, благодаря этому появился весь пласт культурный советский последний, он весь на портвейне вырос. Потом появился «72 Талас», но это уже была грязь какая-то. Вот «12-й» был такой девственный портвейн, с сумасшедшим вкусом. Как-то мы с моим приятелем поехали (у нас друзья есть помоложе лет на 12-15, они на водочке), мы приехали в Чимкент с Владиком Ильясовым: «О, смотри, портвейн!». Мы пошли, купили в пакетах – он такой чистенький. Он: «Как вы эту дрянь пьете?». Мы говорим: «Вы просто не соображаете вообще, что это за напиток! Вы не можете его оценить. Вы его не достойны». Раз выпили, второй, третий… Действительно, это был такой напиток очень демократичный. Я помню, началась Перестройка, мы с какими-то девушками познакомились: «Что будете пить: шампанское, коньяк?», а они: «Мы только «Amaretto» пьем». Мы весь город перевернули: по бутикам ездим, нет «Amaretto». Искали, искали – не нашли. Они: «Ну, возьмите водки». Мы: «А что сразу не сказали?». Девушки: «Да мы других слов не знаем кроме «Amaretto», мы только это». А с портвейном можно было зайти везде, то есть, это вообще была как бы разменная монета, своего рода валюта внутренняя. Допустим, все сантехники за портвейн что-то делали, водка иногда считалась пижонством. И все оценивалось так: ты не мог за деньги что-то купить и мог за пузырь поменять раковину, пригласить оказать медицинскую помощь, еще чего-то. Да вообще очень многое пузырем решалось. В том же институте сейчас у нас эти студенты – все. Ну, большое количество, взяточники, они идут и платят бабки, у них собирают наглым образом, а у нас этих педагогов сажали. ОБХСС вычисляло их, были процессы, но если бутылочку коньяка занесешь, то можно договориться. Не со всеми конечно, но иногда можно.

Алма-Ата другая.

Борис Киль: Исчезла романтика и душевность. У меня дружок один в Америке был – талантливейший изобретатель, его выжили, он уехал, сейчас в Америке в «Мотороле» работает. Он приехал в Алма-Ату и говорит: «Город остался, а души у города нет». Действительно, это уже совершенно другой город. Во-первых, менталитет этого города сильно поменяли приезжие. Сюда наехало столько народа, людей, в которых, так скажем, больше жизненной энергии, больше жизненной силы. В музыке, я смотрю, вместо алматинцев выживают ташкентские, бишкекские музыканты, танцевальные коллективы. У них там, наверное, хуже живется, они сюда приезжают, и остается их менталитет, их отношение – это совсем другие люди. У них другие ценности, да и просто пришло другое поколение. И это уже совершенно не тот город. Мне трудно сравнивать этот город с тем бескорыстным городом, который был раньше. Ну, извини, у меня дружок был медик и когда ему звонили, он спрашивал в первую очередь не о деньгах, а ехал оказывать помощь. Для меня мои родители – они никогда не спрашивали про деньги. Сейчас же у нас медицина коммерческая, то есть, тебя спросят, придумают кучу болезней, которых нет. Во-первых, низкая квалификация – медики наши алматинские, что там греха таить, там уже нет такого бескорыстия, которое было у медиков той поры, потому что для них в первую очередь был долг, клятва Гиппократа. Может, высоко сказано, но факт, что они свой долг выполняли. А сейчас наоборот все стало. И в любой области, если раньше кто-то мог чем-то помочь, сейчас, мне кажется, об особой помощи не попросишь. Потому что сейчас такая проблема: пришло поколение тех, кто не получил образования в 90-х годах. Был развал, и оно совершенно не приспособлено, если брать экономику, культуру – очень мало грамотных людей, некому работать. Даже на том же телевидении сейчас, может быть, исправляются немного. Я на телевидении работал после 80-х годов, когда вот ушли старики и пришли ребята, которые, в общем-то, хотели, но они нигде не учились. Для них понятия «композиция», «сюжетная линия» — темный лес, они просто включили камеру, тупо отсняли, а построение мизансцены или еще чего-то – для них это темный лес, это и не надо уже. Я говорю: на завод идите. Я недавно заехал на СТО и удивился: что там есть токарь, увидел, а токарю лет 45 уже, а молодых токарей я вообще не видел вживую, бывают они в природе или нет? Я занимался производством в последнее время. Если я слышу кто-то говорит: «Я сварщик» — мне его хочется стукнуть по башке, потому что он не умеет варить, он только называет себя сварщиком. Нет профессиональной подготовки во всем, и это проблема, и не только наша казахстанская, хотя у нас, наверное, острее всего, потому что кадры все-таки в России. Больше традиций, но хороших кадров все равно нет.

Перестройка и последствия.

КОРР: Помните Перестройку?

Борис Киль: Ощущение было надежды, что что-то поменяется, как-то верилось в начале, что будут изменения. А потом мы просто перекрасились, сняли шапку, как в фильме «Свадьба в Малиновке»: красные пришли, красные-белые… Власть переменялась… На деле же просто другие шапки надели те же самые коммунисты. Все. То есть, говорить о том, что какая-то Перестройка в умах, в мозгах – нет. Они сменили шапку, стали капиталистами и стали тащить все. Раньше они хоть скрывали это, раньше там какой-то партконтроль был, а сейчас это все зажравшиеся… ой, о них даже говорить не хочется. Я думаю, должно пройти еще поколений пять, чтобы сменились эти настроения, сменился бы менталитет, взгляды. Они же живут, хватают, тащат. Когда началась Перестройка, Горбачев выступал… как же там? «Ускорить, ускорение, гласность…» В общем, читали там про всех этих палачей, но никто не довел до конца. Нашу историю вообще читать невозможно, потому что ее пишут коньюнктурщики исходя из сегодняшнего момента. То есть, встречаешься с очевидицами… Допустим, у нас на телевидении работал мужичок, у него бабушка была среди тех, кто принял революцию: ну, совсем другие мотивы были. А читаешь Фурманова – мотив один. «Мятеж», про Алма-Ату написано, а мне рассказывали, что совсем по-другому поводу были мятежи. То есть, все противоположно. То же самое с «Голосом Азии»: «отцами» стали Пономарев и Иргалиев, забыли Исчанова, Мазитова, Полевого. И вообще, если бы Кобзон не дал поддержки из Москвы, никогда бы они здесь не провели «Голос Азии».

КОРР: А конкретно, что в вашей жизни изменилось после Перестройки?

Борис Киль: Когда началась Перестройка, я начал заниматься всем. То есть, мне нужно было проявлять гибкость, нужно было к сегодняшнему моменту пристраиваться, потому что каждый день приоритеты менялись. То есть, мы начали торговать нефтью, когда правительство близко не занималось этой нефтью, оно недопонимало. Мы и шоу-бизнесом занимались, и нефтью, и производством камня, завод у нас был. Что только ни делали! И мясозаготовками. Как мне сказал один чиновник, замакима (а я тогда занимался животноводством), он говорит: «Почему евреи занимаются животноводством?», а я говорю: «Пока казахи занимаются интригами, евреям приходится заниматься животноводством». Всем приходилось заниматься: и организацией концертов, и продюсированием, и производством камня, мяса, и нефтью заниматься, схемами этой оплаты, и кредитованием, потому что ты смотришь, что на сегодняшний день принесет прибыль. То есть, нет реальной уверенности и перспективы, что ты занялся чем-то и ты этим можешь себе заработать на кусок хлеба, потому что в завтрашний день я абсолютно не верю. Все меняется с такой скоростью. Сейчас, допустим, бум на строительство, недвижимостью народ уже назанимался. Нет уверенности, что чем-то можно всю жизнь заниматься.

Я читал список самых «умираемых» профессий на Западе, невостребованных на сегодняшний день у американцев, и самая невостребованная профессия – это, так скажем, фермер. На 2-м месте у них идут госслужащие, на 3-м – журналисты, ди-джеи. Действительно, сейчас Интернет появился. К примеру, у меня дочка когда училась в школе, работала и из Интернета надергает статей (она куда-то писала), отдаст в журнал, они опубликовали, а заплатили, как ребенку. Им выгодно просто. Если раньше корпункту были действительно нужны «акулы пера», асы какие-то, то сейчас это не нужно. Проще компилировать – самая умирающая профессия. Слава богу, хоть госслужащие тоже умирающие. Вот кого ненавижу, так это госслужащих и чиновников – непотопляемые крысы! Это нарыв на теле народа, страны, общества. Вообще, если и есть приличные чиновники, то это только исключение, подтверждающее правило. Я помню, какая была эйфория – Перестройка еще ознаменовалась открытием кооперативов. Мы открыли кооператив по ремонту, по строительству и стали зарабатывать деньги. Допустим, я, будучи инженером, зарабатывал 180-190 рублей, а, открыв кооператив, я уже получал тысячу с чем-то. Потом начали душить эти кооперативы – налоги придумывать эти. В общем, умерло это производство, стало невыгодным. А поначалу этих кооперативов появилось море, пока чиновники не влезли в это дело. Посмотри на этих жирных, вон к любому министерству, к любому РОВД, МВД подойди, посмотри, какие там машины стоят – на какие они денежки это купили? Или, допустим, то же сообщение «Интерфакса» о том, сколько вернул денег Храпунов, а на следующий день – мол, мы таких сообщений не давали… Да, я сам списывал это сообщение, это же наворованное. Эту коррупцию не уберешь, весь пласт надо менять. Поколение просто убирать. Хотя, когда этих молодых посадили в правительство – вон, министр здравоохранения у нас сидел совсем молодой – это при нем напороли этот ВИЧ в Чимкентской области! Тоже неквалифицированный, а черт его знает, кто он. Наверное, я бы, чем выращивать, сажать своих идиотов, сделал, как на Западе: управляющих грамотных людей с мировым именем менеджерами посадил бы в министерство, и они бы действительно смогли бы понять, а не доверял бы кому-то, кто бы мог манипулировать с высоким окладом. Япония после войны так поступала. Когда началась Перестройка, эти кооперативы, бабки приличные появились, какие-то возможности, мотались по всему миру, что-то делали – интересное было время. А потом и это заглохло. Опять же задушили системой. Опять эти силовики проверяющие, над проверяющим налоговые, милиция, КНБ – все эти нахлебники. Я думаю, нанять бы приличных агентов западных, чтобы они этим занимались, а это все убрать. Потом появились бандиты, рэкет – разгул был сумасшедший.

КОРР: Приходилось сталкиваться?

Борис Киль: Тысячу раз. И на разборки приходилось… Это все герои вчерашних дней, их почти всех перестреляли, сейчас почти никого не осталось. Их очень много было. Милиция боялась с ними связываться, боялась просто, потому что у них не было полномочий, они были вхожи везде. То есть, некоторые родственники очень высокопоставленные организовывали. Жуткое время.

КОРР: А какую-нибудь криминальную историю 90-х можете вспомнить яркую?

Борис Киль: А что там яркого? Отнимали, убивали. Жуткие были истории. У меня, допустим, у дочки в школе у одноклассницы отец что-то там задолжал – и пришли к ним домой… Вот мы были на кладбище года два назад… Так вот, пришли, закрыли дверь, подожгли. Мать и дочка сгорели, младшую выбросили на этот козырек. И было сколько всего такого… То есть, страшных вещей было много. Уродов моральных – куча. Спортсмены, которые ни на что не способны, стали востребованными, стала востребована сила. Сейчас у нас рэкет другой – ментовской, потому что они крышу устанавливают. В России показывают – там хоть раскрывают какие-то «Дела оборотней». А у нас что, лучше? То же самое, просто не открывают рот, молчат. С тем же Рахатом Алиевым – что, не то же самое, что ли? Поэтому я не знаю, когда у нас по-настоящему будет демократичное общество, цивилизованное. Об этом надо мечтать, надо стремиться, но в ближайшее время этого не будет, этим пока не пахнет.

«Ни комаров, ни ветра».

КОРР: А можете сказать, чем Алма-Ата особенный город для Вас?

Борис Киль: Алма-Ата – особенный город. Мне в детстве казалось, что это замечательный город, потому что здесь нет ветра, здесь можно причесаться раз в неделю, мы же ходили длинноволосые… Здесь к девяти часам темнеет и уже какая-то атмосфера флиртовая. А в Россию мы приехали как-то с приятелем и в час ночи выходим – один ресторан закрыт, другой. Мы: «В чем дело?», а оказывается, уже час ночи, но у них еще все светло. Здесь ну прекрасная атмосфера была. Просто это мой родной город, поэтому мне очень нравится. Есть люди, есть теплое место. У меня была куча возможностей уехать и за рубеж, и еще куда-то, но я здесь родился, здесь я вырос, здесь я чихну – мне 20 платков подадут. Тут же близкие друзья – наверное, потому что это мой город. Может быть, он не такой хороший, как мне кажется, просто я здесь вырос – это родное все, свое. Здесь вода самая лучшая. Скажу, я объездил очень много мест, и самая лучшая вода у нас, вкусная. Заедете, в какой-нибудь Омск, в Кокчетав приедешь или в Москву – попробуйте, попейте там водопроводной воды… У нас классная вода. У нас классный климат. Раньше комаров не было, кстати. Выходишь – ни комаров, ни ветра, вода вкусная – хорошее место.

Тася РЕЙВ