Гражданство – Алма-Атинское.

КОРР: Вадим, я хочу начать с такого вопроса. Мы говорим об Алма-Ате, и я знаю, что ты не коренной алмаатинец. Поэтому у тебя может восприятие быть совсем другим, нежели у людей, которые живут здесь всю жизнь, которые здесь родились. Ты согласен, что «не алмаатинцы» воспринимают Алма-Ату как-то по-другому?

В.Б: Давай я скажу, как я ее воспринимаю. Я родился на побережье Балтийского моря, в Калининграде. В 80-ом закончил Журфак МГУ и приехал сюда в 20 лет. Сейчас это кажется невероятным, но я совершенно сознательно уехал из Москвы, потому что мне этот город казался депрессивным, и сейчас он стал еще более таковым. Когда я приезжаю туда, я это ощущаю. Алма-Ату я сразу полюбил, потому что это тот город, который подошел мне, как костюмчик. Вот, скажем, Москва – это как будто костюм больше тебе на 10 размеров, и тем не менее он жмет тебе во всех местах. А Алма-Ата – это и не провинциальный город, то есть, со всеми признаками столицы, но и не мегаполис, где человек чувствует себя, как муравей.

…Что мне еще в самом начале больше всего понравилось, — что здесь каждый занимается тем, чем он хочет, то есть, хочешь – работаешь, а не хочешь – лежишь в арыке и пьешь пиво. И в принципе тогда, в 80-ом, по уровню доходов эти люди не очень-то отличались. Мне нравилось совмещать два в одном флаконе. Я успевал и то, и другое, и я с тех пор, уже живя здесь 28 год, я считаю, что у меня гражданство алмаатинское. Именно. Не казахстанское. Потому что Казахстан я так хорошо не узнал, как этот город. И, может быть, не по рождению, а по ментальности я нагло себя считаю коренным алмаатинцем. Вот.

… И у меня есть такое чувство… Не только чувство – есть и легенда какая-то, информация о том, что наш город оберегаем. Есть какая-то легенда, что будто бы в предгорьях Заилийского Алатау зарыты какие-то 7 хрусталей, которые берегут наш город от катаклизмов. А еще здесь (на самом деле это верная информация), здесь есть большая группа посвященных людей, которые отводят беды от Южной столицы. Допустим, я очень хорошо помню такую историю. Наверное, ты тоже ее помнишь. Это был (дай Бог память), по-моему, 89 год, когда произошло землетрясение – 12 ноября. Я почему запомнил – как раз канун моего дня рождения. Примерно 5 баллов. Мы работали в газете «Горизонт», в старом здании – сейчас там находится Театрно-художественное училище имени Жургенева. И был прогноз, что 16-го оно повторится, и через все СМИ людей просили выйти на улицы, просто оставаться на улицах. И этот день совершенно незабываем: когда толпы людей вышли с хорошим настроением, друг другу улыбались, и ничего не случилось. И я верю в то, что своим позитивным настроением именно в тот день они отвели, успокоили, возможно, тектоническую кору. Ты можешь смеяться, но я такие вещи приемлю. Если я уезжаю куда-то, то неделя – это такой дэд-лайн, после которого начинается тоска по городу. Когда выдаются длительные командировки, около месяца, то ко второй-третьей неделе хочется волком выть. Я помню, в середине 80-х годов у нас не очень-то горд убирали: кризис и разруха были. И тогда я попал в Нью-Йорк, в 94-м: вот такой грязный, вонючий, родной, он чем-то он напомнил мне Алма-Ату – своим таким же непонятным характером. И своей непричёсанностью, наверно.

Многое ушло с тех пор. Тогда практически не было доступных кабаков. Ты помнишь, было кафе «Ак куу». Сейчас – я даже не знаю – в городе где-то 500, может быть, 1000 ресторанов, а тогда было совершенно мало. Но не осталось таких мест, как «Ак куу», с лебедями, с железным забором, с портвейном «Талас», с кофе по-турецки на песке.

Поэзия возлияний.

КОРР: Вот на кафе «Ак куу», может, стоит остановиться подробнее, потому что многие отмечают, что сейчас так даже не сидят: сейчас приходят в кафе или в ресторан, заказали шашлык, пиво или что-то ещё, посидели и разошлись… и как-то все-таки это относительно быстро происходит. А в «Ак куу» — можно было утром идти на работу – смотришь, сидят 3 человека за столиком; вечером возвращаешься с работы – и эти же 3 человека за этим же столиком в тех же позах, что-то обсуждают. В связи с этим хотелось бы вообще о питейных заведениях Алма-Аты. И о культуре не то что бы пития, а о культуре общения того времени.

В.Б: На самом деле, две такие были точки с постоянной клиентурой, заведения общественного питания… да, назовем его так – питания и пития. Может быть, сейчас я просто не знаю – там, куда я хожу, я не вижу людей постоянных, а раньше ты идешь, и ожидаешь там застать кого-то, и застаёшь их там. Вот в советское время их было два – это «Ак куу» и бар советских писателей «Каламгер». Туда мы ходили, как на работу. Буфетчицы Роза и Вера чуть ли не заводили журнал, где проставляли НБ: у каждого была открыта кредитная линия. Можно было прийти, оставить там всю зарплату, и уйти трезвым. А можно было прийти с 3 копейками, уйти оттуда и сыт и пьян, нос в табаке, еще и девушку увести с собой. Я там давным-давно не был, все изменилось. Еще был такой барчок в гостинице «Алма-Ата»: в ресторане «Иссык» был бар, куда собирались чистенькие бомжи – причем, со всей округи. И они настолько взаимопроникались, что их даже нельзя было различить по вторичным половым признакам. Причем, они были довольно аккуратненько одеты, попивали себе «Таласик». Ты помнишь, из нашей молодости еще у «Таласа» было такое четырехстишие: «Течет в Киргизии река по имени Талас, течет она издалека и вся впадает в нас».

КОРР: Я помню другое (я в беседе с кем-то приводил уже его) – было такое: «Горит «Агдам» в груди у нас, как нефть компании «Техас». Итак, вот эти три точки ты считаешь в том времени основными?

В.Б: Ну, возможно, еще в Парке Горького, когда, допустим, (я тогда работал в газете «Ленинская смена», в начале 80-ых): мы утром быстренько проводили планёрку, затем оставляли человека одного, максимум двух, следить за номером, и мы всей редакцией, длинной кавалькадой растянувшись, шли в пивную Парка Горького. Мы уходили в 11, возвращались часа в 4, в 5 на просмотр полос. И бывало, что кто-то из нашей компании потом видел на стенке приказ о собственном увольнении за пьянство на рабочем месте.

НЕ Компромат.

КОРР: А можно узнать, кто именно были эти люди, о которых ты рассказываешь – уже, можно сказать, легенды того времени?

В.Б: Ну, сейчас, допустим, я не считаю, что сообщу компрометирующие сведения. Про тот же «Каламгер» — там часто можно было увидеть Олжаса Сулейменова, нынешнего президента Союза дизайнеров и автора тенге Тимура Сулейменова, писателя Мориса Семашко, поэтов Людмилу Енисееву, Потахину… Писатели, журналисты, поэты, конечно, там тусовались. Мне запомнилась одна беседа, когда сидели три писателя- аксакала, и один говорит: «Мен Пушкин». Остальные отвечают: «Е, е, сен Пушкин» — выпили за это. Второй говорит: «Мен – Шекспир». Третий возмутился, говорит: «Жок, мен – Шекспир», и у них завязалась потасовка. И такими красочными картинками сопровождалось наше бытование в этом заведении.

КОРР: А вот Олжас Сулейменов, например, каким запомнился именно там?

В.Б: Ну, Олжас Сулейменов был тогда для меня неприступной вершиной, и в общем-то я с ним близко не знаком. Мы – люди попроще: поэт Валерий Саныч Антонов… Как-то мы были в гостях у Инессы Потахиной – он носит 36 размер обуви или 35-й, а я 41, и он уходя надел один свой башмак, а один мой. И мне пришлось оставаться ночевать, потому что он-то смог уйти в моем 41-м размере, а я в его 35-ом – нет.

«Юность в поисках пива».

Как говорит мой шеф Игорь Максимович Мельцер, юность прошла в поисках пива. Вот. Потому что сейчас его везде хоть залейся – пиво какое угодно. А тогда это же были дикие очереди, да и не везде оно было. И порой в субботу приходилось проходить до полудня, чтобы найти (где-то выстояв огромную очередь), эту живительную влагу. Зато то ощущение – заработанное, заслуженное жестоким трудом пиво, вот этот вкус (хотя было простое «Жигулевское»), — но этот вкус ни с чем не сравнить.

Даже были трагедии, связанные с этим. Знаменитая пивнушка ББ (Бот. Бульвар), потом она еще называлась «Деканат», по-моему, — она открывалась с 8-ми. И однажды там был санитарный час. И один «синяк» пришел и умер там: он пришел к 8, не дождался и умер на ступеньках.

КОРР: Поляков как раз Юрий пишет: «умер, не дождавшись реанимационной кружки пива»…

В.Б: С подогревом еще было. Помнишь, зимой, на «Спорте», около стадиона пивнушка? Там, значит, холодно все-таки, минус 15, и некоторые по вкусу из чайника добавляли кипятку туда. Вот называлось – «пиво с подогревом».

КОРР: «ББ» пивнушка – это Ботанический и какая?..

В.Б: Ботанический и Весновка.

От «Яблочного» до портвейна.

КОРР: Вчера мы записывали интервью с Виктором Веерком, и он считает, что раньше в Алма-Ате было много дешевого и вкусного, качественного вина. А сейчас, он говорит, дешевое вино есть, но качество уже не то. Ты согласен с этим?

В.Б: А у нас просто вкусы поменялись. То есть, раньше, допустим, для нас коньяк был роскошью. Покойный режиссер-документалист, один из лучших в Казахстане за всю его историю, Юрий Борисович Пискунов предпочитал коньячок, но нам это было не по карману. Я прекрасно помню, какие вина мы пили, и самое дешевое – это было «Яблочное», но это и для нас даже было «западло». Потом «Семиреченское» — уж больно кислое. Самый популярный напиток был «Талас», 2.28, по-моему, стоил, потом, по-моему, подорожал до 2.72, что ли. Вообще, портвейн – это напиток юности. И была масса красного болгарского вина – «Медвежья кровь», «Прибрежное» и так далее. Вот. Ну а с возрастом мы стали ценить более качественные напитки… И более крепкие, кстати говоря. Потому что как-то водка была в молодости не очень популярна. Её предпочитали более старшие товарищи, более обеспеченные.

…Портвейн, я думаю, это напиток молодости. Возлияния – это тот бэк-граунд, в котором все и происходило. Мы однажды с моим другом Васей Рисяевым вспоминали хоть какую-то историю нашей молодости, которая не была бы с этим связана, и так вспомнить и не смогли, к сожалению. По этой причине очень многие наши друзья ушли. Я однажды, лет 10 назад, стал выписывать людей, которых я здесь знал и которые ушли из жизни. Когда я записал 200 фамилию, мне стало страшно: я просто бросил это занятие. Представь, сколько их сейчас уже. Их гораздо больше, кого я знаю, сейчас этих людей. Но, слава Богу, что мы сами пока живы, здоровы и чем-то еще занимаемся более или менее адекватно.

… Все изменяется.

КОРР: Согласен ли ты со мной, что нет той атмосферы уже, когда мы пытались больше знать, больше читать, делиться этим всем? Что сегодня молодые люди уже не такие, как мы? Изменилась ли жизнь в этом плане?

В.Б: Уже замечено, что с возрастом людей не прибавляется, потому что обычно тебя сопровождают те, кого ты встретил в юности, за небольшими исключениями. Кто-то ушел из жизни, кто-то уехал из страны по объективным причинам. Да и ты меньше открываешься и меньше общаешься в силу даже не какого-то ожесточения, может быть, а в силу просто возраста, наверно. Какие-то разочарования постигли нас, и меньше в тебе открытости, доверия к людям. Тогда действительно были огромные фигуры, такие личности, как Инна Васильевна Потахина, допустим, которая называла нас с Васей Рисяевым сыновьями. Он старший, я младший. Юрий Борисович Пискунов (кстати, его сын Игорь, он вырос в не менее крупную фигуру, то есть, у него и в коммерческую сторону мозги учувствованы. Но талантлив он так же, как и отец). То есть, чем та Алма-Ата нравилась: каждый человек был просто неповторимый. Он был фигурой, могущей послужить настоящим литературным образом. Да. Я, может быть, хуже знаю нынешнее молодое поколение, но что касается профессии – вот сейчас у меня проблема найти корреспондентов, найти людей, которые хотели бы работать в газете.

КОРР: Как изменилась пресса? Потому что с одной стороны кажется, что раньше была цензура, раньше были какие-то «рогатки», скучно было читать газеты. Но я помню, раньше как-то хотели сказать что-то интересное (в этом плане даже, наверное, интереснее перестроечный, постперестроечный период с 85 по середину 90-х). И как-то, может быть, меньше флажков было – о чем можно писать, а о чем нельзя. А сейчас такой парадокс, что хорошие журналисты в Алма-Ате не умеют интересно писать. Потому что ты часто видишь статью, где и цифры, и факты, и анализ – но читать не интересно.

В.Б: Согласен с тобой. Наверное, главная головная моя боль. Раньше просто лучше писали, раньше были перья, действительно. Слава Богу, что я начинал свою трудовую биографию в «Ленинской смене». Это поставщик вообще для всей казахстанской прессы (и не только для казахстанской) – процентов 70 журналистов, которых ценят, к которым я хорошо отношусь, которые на виду. Редакторы газет, они все вышли оттуда. Может быть, как раз цензура, тот самый главред учил подбирать слова как-то, писать так грамотно, чтобы какие-то вещи острые дать, но, тем не менее, не быть притянутым на цугундер.

…И самое главное – в то время была преемственность поколений. Когда выходил, скажем, в коридор завотделом, и молодые тряслись, его боялись больше, чем главного редактора. Потом, это вот в Перестройку, когда появился Закон о кооперации, вот эта система «дядек» пропала, то есть, провалилось это поколение, потому что одни журналисты ушли зарабатывать деньги в другие сферы, а некоторые стали главными редакторами. У многих была мечта – хоть раз в жизни увидеть свою фамилию под титром «главный редактор». Уговаривали друзей, покупали их на тщеславие, и тогда развелось столько газет! То есть, хороших журналистов стало меньше, чем газет

…И учить журналистов стало элементарно просто некому: никому это не надо было. Как их учат на журфаке – это потом лучше бы их вообще не учили. Потому что приходится потом переучиваться, переучивать самим здесь, в редакции. Потому что выходят оттуда абсолютно безграмотные журналисты: на журфак надежды никакой. Нас перестали подпитывать Ленинградский, Московский университеты: оттуда много людей приехало. Приезжало. А там действительно было хорошее образование, по крайне мере гуманитарное. Вот. И вот мы тогда не знали такого слова, как «корпоративность». Но она была. Потом слово появилось, а корпоративность исчезла. То есть, «мысль изреченная есть ложь». Лет 10 идет такой процесс, когда СМИ разошлись по каким-то финансовым группам. И журналисты многие, которые не умеют видеть себя со стороны, то ли стали так отрабатывать вот эти деньги, делая себе врагов из своих же коллег, то ли…

Ну над тобой никто же с пистолетом не стоит. Недавно один, значит, якобы поклонник звонит мне из одной газеты (не буду показывать пальцем), у меня был день рождения, и он, значит, поздравлял. И говорит: «Вот, Вадик, у тебя такая газета, но мы конкуренты и мы, к сожалению, не можем тебя на своих страницах поздравить, но ты «агашка»… И он там, в этой газете, не последний человек. Он далеко не последний человек — он практически первый. А на следующий день беру его газету и читаю его злобное шипение в адрес газеты «Время». Ну, вот кто тебя заставляет, да? Дети потом спросят, когда состаришься: «Папа, мы не понимаем, зачем ты так старался?» Вот.

И поэтому вот это мне не очень нравится, эти процессы. То есть, ладно продавался бы ты там за огромные деньги, но платят-то обычно, как всем. Может быть, тогда делить нечего было, потому что писали об одном и том же фигню, а делить, кроме красивых девушек, нечего было. Хотя, в те времена благословенные тиражи были большие, при том, что газет было меньше.

КОРР: Ну и влияние какое было, если вспомнить. «Прописали» тебя в газете – положишь партбилет на стол, расстанешься с должностью.

В.Б: Да, действенно, обком работал – будь здоров! Меры приняты, резонанс там, то есть, шло, конечно с ведомства, но если тему поднимали, то… А сейчас хоть полюй в глаза – все божья росса. Вором называешь, а он… Все самые умные чиновники сейчас никогда не оправдываются. У нас Министр культуры любит оправдываться.

КОРР: Смотри — газеты тогда были неинтересные, платили меньше; сейчас и платят больше, и газеты интереснее, и пиво на каждом шагу… Но почему-то мы с такой тоской вспоминаем то, как это было раньше. Это ностальгия или все-таки здесь что-то глубже кроется?

В.Б: Я себя молодым вспоминаю: и все девушки красивее и так далее. Вот.

Леон КОСТЕВИЧ