О начальном музыкальном образовании.

КОРР: Давайте начнем с самого начала, как это все началось. Ваше увлечение музыкой. В каких кругах вы были, и кто друзья. Все что угодно.

Нурберген: Ну, вообще, наверное. Начнем с того, что у меня музыкальное образование, да. То есть самое начальное музыкальное образование, которое я благополучно бросил, наверное, и слава богу. Потому что мне это все не очень нравилось, и при первой возможности я настаивал, чтобы продали пианино из дома и все — с глаз долой из сердца вон. Ну, все-таки осталось.… Да Биттлз. Почему Биттлз? Потому что Биттлз я помимо всего прочего… я благодарен тому, что я благодаря Биттлз выучил английский язык. То есть я брал пластинки, брал тексты, купил словарь. Слушал музыку слушал, что они поют, и переводил вот на мой английский. Никаких курсов, ничего, в итоге у меня сейчас совершенный английский язык, абсолютно, без проблем владею. Пишу, разговариваю благодаря Биттлз. То есть как бы вот это все… в голове заложилась основа. И все, после этого пошла, как по накатанной.

Нурберген: И вот музыкальная школа она все-таки… это была 7-ая музыкальная школа, если не ошибаюсь это Чапаева и Абая. Нет не на Чапаева. Где сейчас «Тещин язык», чуть выше, 5-ая музыкальная школа была вот. Замечательная совершенно школа, и иногда так вспоминаешь, потому что как бы научили по-настоящему, просто мне не было интересно к сожалению. Хотя мне говорили, что у тебя есть там минимальное музыкальное будущее. Но видимо я тогда уже был умным, и подумал, что на этом как бы далеко не уедешь.

КОРР: Это какие годы были?

Нурберген : Это были 70-ые. Да 70-ые, потому что где-то конец 70-ых годов это был. Но я окончил как честный 7 классов по классу фортепиано.

О «Радиореволюции».

Нурберген: Наверное, все-таки музыкальная вот моя карьера началась все-таки…. Я так думаю, что Женя Бычков. У меня такое есть подозрение, потому что как-то раз, с ним познакомившись, я был сражен совершенно эрудицией человека. И не знаю что это было, но мы, в общем сильно подружились, и в итоге когда все началась… «Радиореволюция» — иначе никак нельзя назвать. Да. В эфир Женька меня подтянул, на эфир первой станции.

КОРР: А это было в каком году? Еще советское время было?

Нурберген: Нет, это уже был какой год? Это был 91-ый, даже 90-ый… даже не помню. Тогда была революция. То есть мы тогда как бы делали эволюцию. Я участвовал, кстати, вместе с тем же Игорем, с Ларисой Коковинец, она тогда работала на казахском радио. Были первые молодежные эфиры, прямого эфира. Прямой эфир был первый. Никогда не забуду, когда меня пригласили в прямой эфир. То есть там так было: первый прямой эфир в истории казахского радио, да, можете себе представить. Что люди, которые стояли за стеклом, они на нас смотрели с нескрываемой завистью. Потому что как бы творилась история. Сейчас понимаем, что это история была, конечно, это эйфория была страшная. Говорили все что хотели, ну, в рамках, потому что люди были все-таки тьфу-тьфу, слава богу, образованные, умные. Т.есть говорили… ну, говорили, открыто, тогда это было конечно, на ушах все стояли. Ну, сейчас, конечно, мало помнят об этом.

Нурберген: Мое поколение, наверное, помнит. Тогда было ощущение, что ты причастен к чему-то. Потом вот радио. Сначала «Максимум» потом «Макс», потом «М»… все эти долгие истории с учредителями. Но в итоге делали хорошее радио, очень на самом деле хорошее радио. То есть знаковость этого радио состояла в том, что перовые недели… сколько там было, неделя что ли?.. когда сплошной ком шел, Биттлз, все альбомы. То есть все просто офигели!

КОРР: Ну, во всяком случае, я помню.

Нурберген: То есть все офигели: ни фига — у нас тогда ФМ диапазон был УКВ диапазон -Биттлз играет! То есть нечто.

КОРР: А что потом случилось с этими радиостанциями?

Нурберген: Ну, что там случилось. Там мы то дошли до последнего. Пока Сергей Владимирович Дуванов человек, который это все организовал, пока у него не наступил полнейший кризис с властью. И нас закрыли, как бы. Нас закрыли, мы остались без работы. Но я не сожалею об этом ни секунды. Потому что, то есть я так думаю, ну, историю не обманешь, да. У каждого времени есть свои законы. То есть я думаю, что мы как раз сделали свое дело и ушли. То есть ушли, дав дорогу нынешнему обилию коммерческих радиостанций. Полное конечно, извиняюсь, говно. То, что в эфире сейчас творится. Я за свою станцию говорить не буду, потому что моя станция — не говно. Я могу это сказать, то есть, обладая музыкальным вкусом, и не ставя во главу угла зарабатывание денег, я имею право и могу. И могу спокойно жить и работать, сейчас зарабатывая деньги на не совсем коммерческой музыке.

Нурберген: Но для этого требовалось терпение, 10 лет терпения, чтобы сейчас это начало приносить дивиденды. Не у всех хватало, и поэтому у нас в эфире «Русское радио» и «Европа плюс». Очень грустно.

О «Тополях» и «той» музыке.

КОРР: А как вообще бытовала эта музыка в Алма-Ате? Она каким-то образом распространялась.

Нурберген: Как ты знаешь, я тоже, — «Тополя», да. То есть, «Тополя», это легендарное место на Аксае, не знаю, сейчас его, по-моему, нет.

КОРР: Сейчас там застроено.

Нурберген: Застроили все. «Тополя» — специальное пристреленное место со всех сторон, где собирались аудиофилы. Да, ну мы себя так называли — аудиофилы, в итоге были спекулянтами. Но как спекулянты — тоже относительно, да. Тогда все были спекулянтами, в то время все, что выходило за рамки того, что продавалось в магазине, называлось спекуляцией. То есть, если ты торговал чем-то, чего не было в обычном советском магазине, то это было спекуляцией. Неправильно, конечно. Ну, в итоге каким-то макаром доставали пластинки, я даже не помню, мне кто-то из Москвы привозил пластинки. Причем пластинки хорошие были, да. Мы же на них воспитывалось. Многое из того, что тогда было большим, культовым, на чем мы росли по происшествию времени… не все выдержали, скажем так: груз времени. То есть не все стали как бы легендой. Потому что я иногда «переслушиваю», да, — тех лет и новые пластинки. Рэп, хип-хоп…

Нурберген: Сейчас я понимаю, это было второе для меня, второй эшелон. Но первый эшелон — Джимми. У нас почему-то, насколько я помню, на «Тополях» этим торговали не очень. Почему-то все выходило – «Дип перпл». Такое было, ты знаешь, жесткое и понятное.

КОРР: Вот это слово правильней – второе – «понятное».

Нурберген: Понятное, потому что мы же были за страшным «железным занавесом». Вообще же ничего не было. И то что… понимаешь, мы были скорее всего подвержены вкусу какого-то одного человека. Который скупал, и через эту дырочку сливал нам, да. Вот ему нравился «Юрай хип», и он сделал культ на двухсотпятидесятимиллионную страну. «Юрай хип» должны поставить памятник, если найти его. Если история найдет его следы. Потому что по большому счету они приезжали сюда. Мне стыдно идти на концерт, правда, я такой — думаю не, не, я не пойду, потому что я не хочу оказаться в компании своих сверстников, которые все будут вспоминать, там, будут патлами трясти, мне стало страшно. Я не пойду, наверное. (Смеется). Ко мне потом люди приходили и говорили, ну что ты не пришел? Я говорю, да вот что-то вот, нет. Как-то бывают вот вещи, хочешь, чтобы они там остались где-то. И, наверное, пусть они в этой золотой комнате, да, воспоминания остаются. Не хочу слушать эту музыку, неинтересно.

КОРР: А помимо «Тополей»? Я вот помню какие-то такие дискотеки были которые, как бы что-то…

Нурберген: Да упаси бог, дискотеки. Я первую дискотеку помню в АСИ, мы ездили на дискотеку. Тогда она только была отстроена. Какой-то там мрак был. Я помню мрак. Какая-та фигня. Потом дискотеку помню вот здесь, в мединституте. Ну, я ее честно говоря, с трудом помню. Потому что я тогда трудно — на дискотеки. Для меня и сейчас дискотеки остаются совершенно противоположным.

КОРР: То есть, то, что мы называем «музыкой» — это пласты, это квартиры, да?

Нурберген: Да, это квартиры, это опять-таки «Тополя», обмен музыкой. То есть обмен музыкой, он предполагал огромное количество информации, которую ты поглощал с этим. Интернета не было, ничего не было. Были какие-то обрывки в журналах, какие-то обрывки в газетах. Надо же было все выкупать.

КОРР: Я тоже в журнале «Музыкальная жизнь» читал, чтобы знать.

Нурберген: Да вот хоть что-то, «Ровесник» тот же. Знаменитая статья Троицкого о «Дип перпл» первая для меня, это был просто вообще шок. Би-Би-Си, радио «Голос Америки», я помню, как сейчас, в день своего рождения я вышел на балкон и начал ловить Би-Би-Си, еле-еле поймал. И оно объявило, что вышел новый альбом группы «Квин». Я такой: ну наконец-то, для меня это было знаковое событие. Вот. Трудно конечно молодым людям сейчас представить это все. Ну, видишь, тем ценнее этот опыт для меня сейчас. Мне сейчас руководить радиостанцией гораздо легче. Потому что я помимо современной танцевальной музыки, знаю весь бэкграунд. Как мне кажется. бэкграунд знаю 70-ых, 80-ых годов. Понимая сейчас, что лучшая музыка была сделана тогда. В 70-ые годы. Все равно, что бы там ни говорили. Я могу тебе часами рассказывать о танцевальной музыке, о ди-джее. Но в голове я точно знаю, что самая лучшая музыка тогда была сделана. Трудно это доказывать, да и нафиг это нужно кому-то сейчас доказывать. Молодежь, вы не понимаете ни хрена. Молодые придут ко всему. Если один раз в жизни придется слушать нормальную. Прослушают, поймут сами, что это была хорошая музыка. Что им насаждать теперь. Я вот собираюсь сейчас делать программу на радио, дай бог получится, я даже название придумал. «Когда Майкл Джексон был черным». Тогда была хорошая музыка, понимаешь, это ведь тоже неспроста. То есть меняется все, меняется отношение к жизни, к музыке. Алма-Ата поменялась за все это время. Ты знаешь, иногда мне очень не хватает тех лет, но с другой стороны я думаю, что я нашел все-таки себя в нынешнее время. Как бы я его не клял там, да. Все равно у меня возможность самовыражения больше. Вспомни, у нас все это делалось на уровне подполья, и какой-то кустарное, болезненное, да, наверное. Но при этом мы себя не чувствовали больными людьми. Но при этом мы страшно горели, и нас было мало. Это была каста людей, у которых были фирменные пластинки. Мы поехали на «Тополя», черти вообще куда. Вот если сейчас представить… это сейчас можно быстро доехать. А тогда ехать туда, знать, что тебя милиция там подстреливает. В принципе ты можешь быть пойманным за спекуляцию, рискуя репутацией своих родителей. Ну, ничего, ездили же.

Нурберген об Алмате тогда и сейчас. О том, где пили и не страдали

КОРР: Давай про Алмату. Что это была за Алма-Ата?

Нурберген: Алма-Ата была любимая. Для меня это больная тема. Что все сейчас делается в Алмате, меня это все убивает. Я люблю ходить по Алма-Ате, самое любимое место в Алма-Ате около, напротив Никольского базара. Это Калинина улица. Калинина и Космонавтов. И вот в ту сторону, если идти там, склонились вот так вот деревья. Потрясающее место! Вот там — кусочек Алма-Аты старый.

КОРР: Это где сталинские домики.

Нурберген: Да. Да. Я же себе квартиру в таком доме купил. Потому что как бы даже сейчас… у меня там угроза к сносу есть. Но надеюсь, меня оставят в покое. «Старая» Алма-Ата — она не потому что старая. То есть я хочу, чтобы мои дети, дети допустим моих друзей, они видели, какой у нас был красивый город. У нас же был очень красивый город. Я сейчас не могу такого сказать. Вот этот город который я сейчас я просто ну, наверное, грубо ненавижу, недолюбливаю потому что это все…. Слишком много нового, то есть выхолащивается суть города. Нельзя было уничтожать кинотеатр ТЮЗ, нельзя, это место святое вообще. Оно для меня святое.

КОРР: Он якобы сгорел.

Нурберген: Ну, якобы сгорел. Я смотрел там девять раз «Ромео и Джульетта», допустим, в 13-летнем возрасте. То есть там можно было разбить парк. Построили какую-то фигню, вообще смотреть страшно. Смотреть страшно, нельзя было вот это все убирать. Я сам не считаю себя очень старым человеком, да. Ну, я себя считаю очень молодым человеком. Но при этом я вижу, просто, что разрушают, уничтожают дух города . Возможно во благих целях, возможно. Я не думаю, что люди, которые сейчас благоустраивают Алма-Ату, что они движимы какими-то плохими идеями. Конечно, им хочется, чтобы все это было красиво. У них другое представление о красоте. Они, им кажется — мое мнение сугубо личное — им кажется, что понастроив как бы красивые европейские коробки, они превратят город во что-то цветущее. Ну не правда. Это страшное заблуждение.

КОРР: Я тоже думаю, Европы здесь не будет. И не нужно.

Нурберген: Уже не будет, и не нужно. Потому что уникальность этого места в том, что как бы оставить старое. Мой любимый город в мире — это Лондон, да. Я там очень часто бываю. И я вижу насколько бережно, они относятся к истории, насколько бережно. Это все как бы закладывается. Сейчас то, что есть — это можно реставрировать. То, что сейчас есть. Надо культивировать любовь к Алма-Ате. Потому что город, в котором мы родились, многие я не родился. Многие тут родились, и хотим умереть. Я не хочу в пробке умереть. Я хочу на тихой улице, какой там, Октябрьская — Мечникова, где-то там. Не потому что это моя прихоть, а потому что это закон природы. Забывши историю, ты теряешь будущее.

КОРР: В юности, в молодости какие места были в Алмате любимые?

Нурберген: Я что-то не помню даже. Я помню, где мы пили, могу сказать. Ну, вот это «Столичный» по Мира, тогда делать было нечего на самом деле. Ни дискотек ничего мы только пили. Я кстати не считаю, что это плохая часть моей жизни, с этим тоже связано много приятных воспоминаний, скажем так. Мира – Шевченко, вот мы там — эти дворы, старые дома. Если стоять вверх по Мира лицом, с левой стороны там во дворах мы всегда тусовались как бы. У меня мама тогда работала директором «Столичного», поэтому всегда рядом. Если не хватало, то можно будет к маме. Да, или мы могли начать в ресторане Алмата первые пять минут. В смысле, чтобы оттуда взять стаканы, своровать, идти туда, ну нормально совершенно.

КОРР: Я тоже помню то время. Но мы сидели на 6 этаже вот в этой коробочке, в ресторане «Алма-Ата».

Нурберген: А…. Ну вот — все в итоге рядом.

КОРР: Лимонад, водка и шашлык, и все, больше нам ничего не нужно.

Нурберген: Замечательно было совершенно. Время хорошее было. Но тогда, конечно видишь это сейчас, я понимаю, что это «дань», мало было правды во всем. Да. Ну, другое дело, нужна ли была эта правда нам в то время. Может, и не нужна была. Жили себе, как бы не знали, что мы живем во лжи. Жили, жили нормально, вот я жив, здоров, я не считаю, что я прожил как бы там…. Иногда обидно, что я при мозгах и моих ресурсах мог сделать гораздо больше, если можно было сделать. Ну, голодали же, что говорить. Как-то было все… Как голодали, ну не голодали, ну скажем так. Не было вот этого вкуса жизни до конца. Я сейчас могу этот вкус вкусить. Правда. Я сейчас могу себе позволить какие-то вещи, которые тогда были вообще не допустимы. Ну, как–то они даже не предполагались. Их и не было. Ну и жили себе в неведении, не страшно. Нормально.

Об эпохе полураспада.

КОРР: Вот эти трудные времена начало
90-ых, одни упали, других не было, вот это все как было?

Нурберген: Ну, страшно было. Я помню, что у меня так получилось удачно. Ну как удачно, тоже…. В тот момент, когда рубли пропали, и появились тенге, я уехал в Америку на два месяца. Мне так повезло просто. Я приехал сюда, и здесь полная каша. Полная каша. Никто ничего не понимает. Деньги стремительно теряют всякий вес.

КОРР: Они в трамваях лежали. На полу — рублевки, их никто не поднимал.

Нурберген: Да. Потому что тогда было тяжело. Я не знаю, меня просто…. Тогда были очень тяжелые времена. То есть как бы у меня в те времена. А, нет, попозже. Вот когда помнишь, дефолт наступил, да. Это 98-ой. У меня в этот год уехало очень много друзей, не выдержали. Испугались за детей. Может, они сожалеют об этом, и я знаю, что сожалеют. Я тогда их осуждал, я как бы каюсь, потому что мне было обидно. Ну как же так, мы-то остаемся. Мы же попытаемся это пережить. Вот это говнище которое на нас свалилось. Ну надо же его как-то переживать, а как же вы уезжаете, выбираете легкий путь. Конечно, он был не легким. Я же тогда не знал, я потом понял — они выбрали гораздо тяжелее путь чем мы. Я-то здесь с друзьями, с мамой с папой, да. Как бы не умрешь. А туда поехать как бы — ну ничего. То время было конечно. Вот 98-ой страшный год был. Но вот первый год, когда только появились тенге, 93-ий, тогда вообще же была, извиняюсь, полная жопа. Мы безработными сидели тоже, полтора года, я помню. Ну, мы как спасались — мы с друзьями — я уже тогда снимал квартирку. И вот просто вот так — клич по друзьям, по телефону. Все – кто, что есть дома поесть — приходят. У нас всегда была водка, собирались, и вот так мы проводили время. Сейчас конечно так не получится.

КОРР: Тогда не водка. Спирт «Рояль».

Нурберген: Спирт «Рояль» был, да. Ну, ничего, выжили. Дождались более или менее, как нам казалось, хороших времен. Появились новые радиостанции, мы как-то. Ну и потом все это затянуло.

О «Ленинской смене».

Нурберген: Я же начинал вести музыкальную рубрику, это еще было до радио. В «Ленинской смене» была рубрика «Камертон» — . вот я делал там целые большие развороты. У меня даже дома лежат пожелтевшие страницы

КОРР: У меня есть вырезанная картинка, где Карлос Сантана. Там с гитарой рисунок, а не фотография.

Нурберген: Да. Там Женька был Бычков, и я был. Там еще была Люда, она была начальник культурного отдела. Мы тогда делали, прямо начинали делать, такие серьезные станции. Мы когда с Женькой бычковым познакомились, мы же потом ездили на рок-фестивали. В Сибири познакомились с Артемием Троицким . С Артемием Троицким так или иначе до сих пор продолжаем какие-то отношения, более-менее дружеские. Мы же с ним даже начали писать книгу

КОРР: Какие времена, вот «Ленинской смены»?

Нурберген: это конец 80-ых. Да «около перестроечное» время, тогда уже можно было писать. Тогда можно было говорить о молодежной культуре как таковой. Хотя здесь ее, конечно, никакой не было. Но Женька тогда начинал читать лекции про Биттлз.

КОРР: Лекции? А где он их читал?

Нурберген: В консерватории. Он же тогда преподавал. По-моему он тогда еще учился. Тогда пошли типа дискотеки, можно было просто ставить музыку и рассказывать о ней. Женька тоже таким занимался. Я помню, я даже помогал, делать типа дискотеки забавно В Парке Горького какое-то там было заведение. И они попросили меня, чтобы я поставил музыку. А при этом написал текст, и чтобы это все читалось. Кому это надо было? Тогда это было забавно, конечно.

О рок-тусовках

КОРР: Был ли ты как-нибудь связан просто с музыкантами алма-атинскими? Это сложный вопрос насчет рок-музыки алма-атинской. Расскажи об этом.

Нурберген: Ну конечно. Когда рок-клуб здесь работал… Не очень долго работал. Я же очень много писал о нем. Очень много писал о наших группах. Начиная с Леши Островного, которого я страшно люблю, уважаю до сих пор. Иногда его вижу.

КОРР: А группа как называлась?

Нурберген: У Леши Островного…. Это же был металл, не помню такое…. Еще была группа, такая она была более попсовая, Игорь Чечель был такой. Это же была харизматичная фигура, вообще номер один на сцене. Когда уже выходил на сцену с гитарой, у него было черная мантия с леопардовой, все это было вообще, это — концерт

КОРР: Физически рок клуб где существовал?

Нурберген: Рок-клуб вообще в основном тусовался в «ахэбэкашном» Доме культуре, там концерты проходили. Концерты были очень хорошие, кстати. Шумные. Ну, это как раз, когда был ленинградский рок-клуб, питерский рок-клуб и московский рок-клуб.

КОРР: То есть это вторая половина 80-ых?

Нурберген: Да. Это было замечательное время. Музыка была очень искренняя. Музыканты были очень талантливые на самом деле. Куда они все подевались? Нет, ну конечно они повзрослели, кто спился, кто уехал, кто что. Но я могу тебе сказать, по прошествии времени, что музыка была очень хорошая. Тогда, мы прямо уже ездили на эти концерты, там как-то поддерживали. Я очень много писал в «Ленинской смене». У меня о рок-клубе, о каких-то группах, у нас постоянно были материалы. Что-то всегда происходило. Сейчас не знаю как, но нынешняя эстрада — полное говно. 100% причем «аудио говна». Слушать же вообще нечего. Тогда нам это было интересно Что-то пытались творить новое, когда проводились рок концерты, в Доме культуры, я помню то есть, тогда не было угрозы, что будет драка. Я помню это ощущение, не было агрессии такой, хотя то время было более агрессивное чем сейчас. Тогда все-таки проще было. Тогда может быть люди ощущали, ментально ощущали, что идет приобщение к чему-то новому. Может быть, это занимало больше мозгов, чем потасовки

КОРР: Еще я думаю, что верхняя часть тусовки ходила на эти рок концерты.

Нурберген: Ну да, согласен — не «ниша». Это потом было все. Почему все и умерло, потому что все это превратилось в балаган. Настоящий балаган с потасовками, с побоищами.

КОРР: Когда ты первый раз столкнулся с западной рок музыкой вживую? Когда в контакт вошел живой физический?

Нурберген: Живой, физический контакт, наверное, когда я поехал в Лондон.

КОРР: Разумеется, когда это было и что это было?

Нурберген: Это был, сейчас скажу тебе, это был 96-ой год. Это был концерт “Massive attack”, в небольшом клубе. Где я сидел абсолютно «прибитый». «Прибитый», потому что я понимал такого уровня музыки, я не знал, что это так хорошо, скажем так. Я не знал, что настолько, бывает, тебя вгоняет в нирвану музыкальную. Настолько что ты сидишь оглушенный, и не можешь понять….

КОРР: А пораньше? Я в Москве в 89 году, я ходил все три дня на «Пинк Флойд».

Нурберген: Нет, я не поехал. Тогда Женька Бычков поехал, он рассказывал, да. Он поехал, рассказывал. Я не знаю что у меня. «Пинк Флойд» как бы у меня так, «Пинк Флойд» закончились 70-ым годом просто. После этого я не воспринимал, у меня бывают завихрения во вкусе музыкальном.

КОРР: А сейчас ты как-то… приезжают, ну, Элтон Джон.

Нурберген: Ну это все. Это как-то уже пошла коммерция . Коммерция она интересна. Я не против коммерции. Выросло новое поколение такой бунтующей молодежи. Да. Мы с ним в Интернете сражаемся словесно. Они там: вот коммерция — говно. Я, когда коммерция стала ругательным словом, — вот собственно с какой стати? Если хорошая коммерция, хорошо сделанная…. Когда стало моветоном зарабатывать деньги и позволить жить себе как ты хочешь? Когда стало, почему все перевернулось? Я говорю: вы, сопляки….

КОРР: Ты имеешь в виду сайт радиостанции.

Нурберген: Нет, вообще есть как бы сайты. Ну, я вот люблю входить на сайт “night.kz” про ночную жизнь. И там у меня всегда бесконечные словесные баталии с щеглами, которые в самом деле ничего не знают. Они…. Не то чтобы: я хочу там, чтобы они того же хлебнули. Просто экстремизм такой молодежный.

О ретро и современной музыке.

Нурберген: Я в свое время тоже радел. Что там было? Там была эстрада русская, да, как бы советская эстрада. Она разве была плохая? Нет. Она же была хорошая. Те песни, которые я помню, я их не хочу слушать сейчас. Я «Радио-ретро» ненавижу. Но потому что оно всегда вызывает во мне воспоминания, почему-то «Радио-ретро» вызывает у меня…. У меня София Ротару и «Белые лебеди», вот хоть тресни. Вот хоть я слушаю, а меня от этой песни тошнит. Я прямо, как вспоминаю ее, я просто, когда ее вижу сейчас, я вижу монстра сотворенного хирургами. Мне становится страшно. Потому что я помню, в то время, какая она была красивая. И я помню, как это все — каждый выход, а она же сейчас стала красивей, так же не бывает, это же монстр. То есть на экране я вижу монстра. Помнишь, была пластинка «По волнам моей памяти»? Она продавалась в «Мелодии», на Кирова — Фурманова. Ты был тогда, покупал, да. (речь идет о пластинке «По волнам моей памяти»). Я не могу вспомнить вот тот день. Я помню, когда я стоял в очереди, была страшная очередь за пластинками. Она появилась. Тогда были «винилы» красные, розовые. Мне достался красный винил. Я вот не помню, какой это год. Я пытался недавно вспомнить, ты у меня спрашивал. Пластинку хорошо помню, а вот сам год, когда она поступила в продажу, когда вот этот был ажиотаж бешенный, не могу вспомнить. Это 70-ые.

КОРР: Это, наверное, год 77, 78.

Нурберген: Ну что же — мне было 14 лет, я уже покупал пластинку?

КОРР: Это тебе лучше знать. В 14 лет покупал ты пластинки или нет?

Нурберген: Странно, может позже. Я помню по годам, она появилась только.

КОРР: Тот магазин я хорошо помню. Я и тот — на Мира, что был выше Горького. Я даже так делал, я еще немного классику покупал. Я… реквием Моцарта. Стоят, две пластинки осталось. В кармане ничего нет, надо завтра придти или послезавтра. Я ее в другой ряд за другими спрячу. А потом приходишь, ее достаешь, и у продавщицы бешеные глаза: где взял?!

Нурберген: Мне сейчас очень интересно слушать музыку, откапывать какие-то моменты, притом, что выходит много барахла. Мне как директору радиостанции приходится «отслушивать» такое количество плохой музыки, страшно просто. Но тебе надо «отслушивать», чтобы оттуда вычленить какие-то перлы.

Об одном пункте жизни.

КОРР: Хочешь, что-нибудь сказать тем, кто тебя увидит в Интернете?

Нурберген: Не знаю, у меня были в школе персонажи, такие они такие были, знаешь, особняком всегда стояли. 51-ая школа. Причем я заходил в «Одноклассники.ru», ну там мало наших людей тусуется. Может быть, потому что если тебе за 40, то ты уже не дружишь с Интернетом. Я из другой категории.

КОРР: Ну, это «ru».

Нурберген: Да это «ru». Ну, вот 51-ая школа это год выпуска 81-ый, да. Мне, правда, было бы интересно пообщаться с какими-то одноклассниками, даже с учителем по физкультуре. Там у нас был такой. У нас была совершенно замечательная учительница Жанна Борисовна и были какие-то персонажи, с которыми тогда хотелось как-то больше дружить, да, по-детски. Но как-то не получалось. А теперь я думаю, почему-то, им бы было интересно со мной дружить

КОРР: Думаю, да.

Нурберген: Не мне, а — им. Мне бы хотелось проверить, насколько я прав — насколько я не прав. Тогда, когда ты юноша, у тебя непонятно — в жизни что будет. Я даже не помню кто это. Я помню одного парня, его звали Нурлан, у него была кличка Гарринча, хороший футболист. Тогда почему-то мне так сильно хотелось стоять рядом, знаешь, на ступеньке. А он такой был высокомерный. И мне сейчас кажется, что он где-то. Где-то «не очень», скажем так. И мне бы хотелось посмотреть на него. Бывает такое. Это был рассказ такой, не помню. Когда знаешь, один мужик попытался отомстить своему школьному обидчику. Он запомнил на всю жизнь обиды, когда была драка, и он через 20 лет решил вернуться в свой город, чтобы найти этого обидчика, а он преуспевающий писатель, он такой уже. И он приезжает в тот город, находит этого человека, находит этот дом, улицу. У него начинает сердце биться вот, и он открывает, и видит перед собой маленького сморщенного человека разбитого жизнью. Знаешь такого раздавленного бытом, а он сам преуспевающий. И смотрит так и говорит, я тебе все-таки отомстил. (Смеется). То есть понимаешь, человек ехал очень долго в свой город родной, чтобы найти. И мне очень хочется найти этого парня, не знаю посмотреть просто. Не то чтобы он меня обидел. Я просто очень хотел быть в его окружении, не знаю почему. А он совсем был такой, там была каста такая. Мне хочется посмотреть на него. Ничего хорошего не принесет. Но один из пунктов твоей жизни, где нужно поставить, «галочку» сделать.

О том, почему не телевидение.

Нурберген: На КТК у меня была долгая программа, называлась… какая-та музыкальная программа одна из первых. Я тогда был звездой. Ну как звездой, тогда мы на самом деле были звездами, а это сейчас шушера. То есть мне предлагают очень часто, что-нибудь телевизионное. Я говорю, у меня нет никакого желания выходить на экран и работать с людьми безграмотными. То есть сейчас, кто работает на телевидении, они люди безграмотные. Меня претит, когда человек даже не знает, где запятую поставить. И русский язык не знает, мне это претит. Меня напрягает это. И если человек не может сказать, позвОнит или позвонИт, о чем мне с ним разговаривать. Какую мне с ним программу делать, если это ниже моего достоинства. В наше время такого не было, потому что, если мы учились в школе, да, то мы получали правильное образование, мы получали образование грамотное. И телевидение сейчас барахло, никто ничего не умеет делать. Тогда, опять-таки, был эффект новизны Ну, то есть, тогда программы снимались не как сейчас из под палки.

КОРР: Так, а все-таки, как программа на КТК называлась?

Нурберген: Как же она называлась. Я помню, точно программу на «Тане», называлась «Носорог». Потому что я сам ее полностью делал. А почему был «Носорог»? Потому что «рок». А «Носорог» мы назвали ее, типа — музыкальная программа.

Рафат САМИГУЛЛИН