Хаким Булибеков о творчестве

Нас всех на фронт когда-то призовут
Смена эпох, то не обмен формаций
Творцов востребуется труд
Творцов идей, а не пустых абстракций
Не тех, кто в форме только видит суть
Забывших мысль за цепью станций.
Им за словами жизнь не обмануть
Как не обманет шум записанных оваций.
Настало время пред эпохой отвечать
Кто получил сполна, с того и спросят много
Когда талант теряешь в мелочах
Тогда трясиной кончается дорога.

Вообще мы созданы познавать мир, познавать Бога. В этом предназначение человека изначальное, мне так кажется. Женщинам легче. Они приближаются к Богу одним только деторождением. Одной возможностью произвести живое, они уже могут не быть творцами. А нам не дано это. Поэтому мужчинам приходится писать, рисовать, строить дома, изобретать машины, технику. Мы пытаемся восполнить, дотворить то, что не создал Бог. Он нам как бы дал площадку, а дальше досоздавайте. И всякий, кто созидает, всякий кто творит, не важно в чем это проявляется, он уже ближе к Богу, чем человек пассивный, человек из потока, исполняющий. Вот оно мое отношение к творчеству.

Хаким Булибеков о своих началах

До 84-го года я был парализован физикой, я был физик до костей мозга. Если бы 25 лет назад кто-то сказал мне: «Булибеков, ты будешь поэтом и будешь этим гордиться», я бы подумал, что передо мной стоит сумасшедший. Как это произошло? Я не могу сказать. Но на всякий случай я придумал легенду. Будто я лежал парализованный физикой, 30-летний мужик, ко мне приходят волхвы и говорят: «Вставай, надо защищать поэзию. Вот Олжас не работает. Все».

Заслуга Олжаса была в том, что он первым поднял эту тему, тему тюркизма, тему нашей истории. В основном она вся была с 17-го года. Все что тут клокотало до 17-го года, это было хреновато. После 17-го, наконец-то, мы получили то, что нам надо. В каком состоянии была поэзия в те года? Не знаю. Я занимался физикой. Но в 75 году на «мехмате», в главном корпусе «мехмата» на Масанчи — Кирова, мы с ребятами выломали дверь в актовый зал только потому, что там читал Сулейменов. Мест всем не хватило, и мы просто штурмом взяли актовый зал. Сняли дверь с петель, я не помню — как, но мы все оказались в зале. Полтора часа он читал нам стихи, и мы полтора часа стоя слушали, аплодировали. Вот такое было отношение к поэзии.

Хаким Булибеков о других поэтах

Здесь был один Олжас. И, в общем-то, только сейчас узнаются имена поэтов, которые и тогда вроде были. Вот Инна Потахина — классная поэтесса, она тогда писала. Кстати, Олжас сделал ее членом Союза писателей, и он ее признавал, как поэтессу. Но издавалось мало. Вот Сырымгерей Байменов тоже классные стихи писал, он тоже тогда издавался. Сейчас я читаю и вижу, что и тогда я бы тоже прочитал. Хотя тогда я поэзией почти не интересовался, думал, что это сумасшедшие. Но Олжас просто поражал своей харизмой, мощью, с которой он читал. Я может, не все понимал, что он читал. Сейчас-то больше понимаешь.

Хаким Булибеков о временах перестройки

В Алма-Ату я вернулся в 87 году уже с образованием кинодраматурга. Я окончил Высшие сценарные курсы в Москве, а тут прошли события декабрьские. Все понимали что это и вроде бы справедливое выступление, но и все понимали его какую-то несвоевременность что ли. Когда ты находишься в волне, ты не понимаешь, где ты находишься. Надо отойти. Сейчас уже можно оценивать. И хвалебно писать было подсознательно нельзя — властям. А ругать было опасно. Поэтому я ничего не могу сказать про поэзию тех времен.

Но в 90-ые «Новая волна» в лице Рашида Нугманова и, как его, Ардака, они меня утопили, конечно. У меня два фильма сразу, с ходу купили дипломные сценарии, курсовую и как только они увидели, что я слишком быстро пошел, меня просто задушили. Они просто не пустили меня. Закрыл Нугманов фильм, который пошел в производство. На нем стояла печать директора киностудии о том, что это уже в производстве, уже режиссерский сценарий. Только ЦК могло остановить такой фильм. И вдруг Нугманов останавливает и запускает свой. Вот, это нынешние демократы. Я все равно это скажу…. пусть они шатают эту лодку.

Китайцы не зря сказали «Не дай нам Бог жить всем в эпоху перемен». Знаешь, чем она опасна? Оголяется суть человеческая. Тут уже не подстроишься. Вот когда тихое время, спокойное, сытое, в искусстве 10%, те, которые понимают и любят это дело, и могут что-то сделать. 90% — это все прилипалы, это все не искусство. Когда время, эпоха перемен — мы ее прошли, видели — в искусстве остаются 90 % тех, кто это любит и тех, кто это понимает, тех, кто этим дышит и 10% прилипал, потому что они больше никуда прилипнуть не могут, просто ничего больше не умеют. Это опасное время все, это время, когда ты оголяешься. Я даже одно стихотворение написал.

Не дай нам бог жить всем в эпоху перемен.
Но коль случилось, то спасибо, Боже.
Мы увидали, как в один момент
Божок с протянутой рукою был низложен.
Спасибо Бог, ты дал понять,
Мечту не трогают кровавыми руками.
Октябрь не принес с собой весну.
Лишь «бабье лето» с горькими слезами.
И дай-то бог, чтобы до нас дошло,
До глубины бездушного сознанья:
Благая цель не оправдает зло,
И не на нем основы мирозданья.

Хаким Булибеков об Алма-Ате в целом

Алма-Ата — это удивительное место. Ты понимаешь, все с детства знают, что мы гости на этой планете. Нас ждут землетрясения и все это знают. Нас ждут селевые потоки и все этого ожидают. То есть, возможно все это. Мы рождены с ощущением — вот она, рядом, пропасть. Этого не узнать москвичам, их там могут ограбить, зарезать. А тут это все. Я был в Антарктиде, я видел шторм, я побывал в 50 метров в секунду. И ты не умолишь это, не встанешь на колени, не попросишь: «перестань». Ни унижением, ни обманом — это стихия. И мы рождены в условиях, когда это в любой момент может всколыхнуться. И все подсознательно понимают, что только добром можно удержать эту стихию. И люди настроены очень благожелательно по жизни. Они обалденно добры и ненавязчивы. И нет того, что в Москве, ты приходишь в гости, тебя могут запросто не напоить чаем. Пообщаться с тобой два часа, сказать: «Спасибо, нам была очень полезна ваша информация», и даже не угостить — это в норме. У нас вначале угостят, а потом выясняется, что к тебе пришли деньги занимать. Неприятности начинаются потом. Это Алма-Ата, это традиции, конечно, кочевников. Они двигались, и информацию мог принести только гость, поэтому он был самый дорогой. И это сидит в нас генно, и оно передалось тем, кто ассимилировался с нами. Кочевники оказались на удивление толерантной нацией.

Хаким Булибеков о своей телевизионной и кинокарьере

Ситуация получилась такая. Я начал писать, как-то у меня складывалась удачно судьба. У меня купили два сценария, дом я построил. Потом, меня хоть и выжили с «Казахфильма», пригласили работать директором «Кинофонда». У меня в подчинении было двадцать независимых киностудий. Каждый директор киностудии пришел со своей длинноногой, в мини-юбке, секретаршей, у всех тогда были главными бухгалтерами такие девочки. И стали предлагать мне каждый по зарплате месячной. Я говорю: «За что, ребята?». «Чтобы ты нам не мешал, и если мы придем, помогал». Я говорю: «Давайте вот как сделаем. Вы мне месячную зарплату, которую обещаете, переводите в «Кинофонд» официально, а я помогаю пенсионерам, студентам. А вы работаете, я вам помогаю, все, что хотите. Давайте, все честно организуем». Обязанностью «Кинофонда» было помогать неимущим. Я не взял ни у кого взятки и через два дня я уже был богат. У меня уже были заказы, мы хорошо работали. Тогда меня вызвали «наверх» и попросили, чтобы я каждый месяц приносил по тысяче. Я бы мог приносить, у меня были такие деньги. Я говорю: «Вы расписываться будете?». Они говорят: «Нет. В конверт положите». Я говорю: «Нет, ребята, я не беру и вам не дам». И меня выгнали.

Вот тогда началась тяжелая жизнь. Я где-то то там, то там пристраивался, «заказухи» снимал. У меня появилось много свободного времени. На «Казахфильме» у меня был запрет, там сидела «Новая волна», они меня просто на дух не переносили. Там были еще лазейки, не с ними связываться, а с другими. Но те мне сказали, что с каждого сценария я должен давать взятку. Я не согласился на эти условия, потому что я считаю, что это не искусство.

Я написал стихотворение «Катран». Прочитать? Катран – это место, где собираются «каталы», «каталы» — это шулера.

Раз в катране в туман закурят,
Где в деньгах отмывали грехи.
Неудачей в конец задуренный
Я на кон поставил стихи
С отчаяньем пьяного мэтра,
Гордо бросил: «Им нет здесь цены».
Но «каталы» стихов моих метры
Оценили всего в полтенге.
И я вспенился: «Это же кража!
Мало деньги за строчку давать.
Ведь стихи у меня не продажные,
Значит будут их люди читать».
И еще говорил: «Где же совесть?
Подло, низко искусство ценить,
Ведь строка это целая повесть,
Но ее еще надо сложить».
Тут катрана шеф молвил: «Спокойно.
Я культуру-мультуру люблю.
Оценить надо парня достойно,
Я червонец за все отдаю».
И смеялась «каталова» миссия:
«Что за ставки пошли?»
Я молчу.
«Эй, продашь мне потом рукописие,
Я сортир свой в стихах распишу».
Но помог мне тогда Валиханов,
Что печально на кон упал.
К удивлению карточных ханов
Я игру в руки свои забрал
И сдружился в момент с козырями,
Ставки бешено возросли.
И безденежными упырями
Покидали мой стол игроки.
Что рассказывать тут подробно,
Взял купюр себе на год вперед.
За спиною шептались злобно:
«Дуракам же всегда везет».
Но когда за две сотни обратно
Попросил я вернуть мне стихи,
То ответили очень галантно:
«Бабки все нам за них отстегни».
Так поэзии труд им стал дорог,
Я от гордости даже присел.
Но азарт влез мне в душу как морок,
Я стихи отыграть возвелел.
Хотя знал, что отец гневно лупит
Не за то, что сынок проиграл.
И про жадность, что фраера губит,
Лучше б сразу я деньги отдал.
Проигрался. И сотни Аблаев
От их лап стихи не спасли.
Я почувствовал, как замирает
Мое сердце от тихой тоски.
Без стихов и без денег в кармане
Покидала Фортуна бордель.
Я надеюсь, что в этом катране
Вновь в душе заиграет свирель.
Но катранщик, любитель культуры
Протянул вдруг обратно стихи:
«Эй, возьми свою макулатуру,
Сюда больше, брат, не спеши».
Захотелось его обнять нежно.
Я готов был весь мир обнять.
Значит в жизни не все бесполезно,
Коль он смог мои мысли понять.
И во мне вдруг взыграла песня
Хором чистых людских голосов.
А кому из поэтов не лестно
Плод увидеть рожденных стихов?
Не читал он их все,
Только глянул в рифмы строчек,
Как в реку вступил.
И испуганно видно отпрянул,
Когда понял, что зря в жизни жил.
На высоком счастливом сопрано
Оборвался в душе мой хорал.
Неизвестный соавтор катрана
Матом строчки мои измарал.

Я тогда написал сценарий передачи «Жизнь и деньги». Идея была в том, что надо просто вставать с дивана и просто работать. Хоть чем-то заниматься. У меня всегда с базара начиналась эта передача. У меня не было денег на передачу, и я продал вот это стихотворение за 3000 долларов бизнесмену. Он мне сказал: «Я тебе заплачу за шесть передач». А тогда передача в среднем стоила 500 долларов. Сейчас оператор за камеру не встанет за такие деньги, а тогда можно было оператора гонять, и все. Тридцатиминутная была у меня передача «Жизнь и деньги». Он мне сказал: «Я тебе дам 3000, если ты посвятишь это стихотворение мне». А он свое первое малое предприятие в карты выиграл. Представляешь, он был картежник. Я знал, что он картежник, я и пришел-то к нему поэтому. В начале деньги попросил, он сказал: «Хаким, я такой ерундой не занимаюсь, пожалуйста, с этим ко мне не лезь больше». Я говорю: «Хорошо, вот я стихотворение написал». А времени мало, мои сценарии никому не нужны. Пошли стихи. Что-то же надо писать. Проза это тяжелый труд. Проза это гребля. Там можно вдвоем, втроем, конечно, а поэзия это виндсерфинг, нет у поэтов соавторов. Это ты на волну сел и только держись. Понимаешь, а в этом отчаянии, когда все страшно, когда ты не знаешь, чем детей кормить, единственное что спасало, только то, что тебя вдруг несет. Я туда и уходил. И он дал мне 3000, я сделал шесть передач. Я думал, я раскручусь, развернусь. Но спонсоров не нашел. Никто не хотел рассказывать о малом бизнесе, все хотели только о себе.

Сейчас для меня город незнакомый. Он на глазах меняется. Однако я же вырос на улице. Сейчас я просто быстрее перемещаться стал по улицам, по которым я ходил пешком. В 12 или в 13 лет у меня собака появилась, дог, и до 17 лет я весь город просто пешком исходил. Потому что в общественном транспорте, помнишь, тогда, какие давки были – с собакой не залезешь. А жил я в микрорайоне, а все друзья в центре, поэтому этот город был ногами истоптан весь.

Я и снимал-то всегда на базаре, и я такие сцены удивительные видел. КамАЗ едет, груженый китайской лапшой по узкой улочке. Тут стоят машины, припаркованные как попало, на «Тастаке». И бабка остановила движение этому КамАЗу, потому что она везла тачку тоже китайской лапши, но на маленькой тележке. Этот оптовик, а это — розничная продажа. Она тоже не себе купила, она на углу сядет, и будет продавать, но уже на 30 копеек больше или сколько там это стоило. Этот малый бизнес остановил вот этот оптовый. Стоит, бибикает, а ей деваться некуда машины стоят вплотную.

Хаким Булибеков о поэзии в рыночную эпоху

Я встретил однажды на базаре своего друга, однокурсника, который пять лет был ленинским степендиантом. Он получал 100 рублей в месяц, мы 45, как физики, у нас повышенная была. А он 50 (оговорка) получал. Он с «красным дипломом» закончил «физфак», тут же поступил в аспирантуру, тут же защитился. Мало того, он тогда вернулся с Антарктиды, он узнал, что казахи там не умирают. Два раза был в Антарктиде, купил квартиру, машину купил. Вот он на этой машине выгружал пиво. Я говорю: «Фара, как живешь?» — «Да вот по 30 покупаю, по 35 продаю». «Ну, хоть таксовал бы». «Не, я плохо езжу, не ее».

У нас в стране переполох,
К нам сверху спущен был маркетинг,
С ним имидж, спонсорство и рейтинг,
Застали, в общем, нас врасплох.
Все стали вдруг брокеровать,
Кто раньше о торгах не мыслил
Себя в глазах других возвысил
Тем, что стал биржу посещать.
Все превратилось вдруг в Содом.
Психушка стала барахолкой,
От нефти до простой заколки
Все продается, хоть с душком.
Когда весь мир сошел с ума,
Мозги напрягши до кипения,
О Боже, это наслажденье -
Писать стихи средь бела дня.

Я думал, я один. И вдруг где-то в 96-ом году меня приглашают на поэтический вечер. Я пришел и оказывается есть поэты, пишут они на те же темы, что и я. Я думал, я один об этом пишу. Ну разный уровень. Потом я узнал, что у нас в Алма-Ате существует два поэтических клуба. Один «Алма-Ата», а второй еще как-то называется. Или даже три. Они разных поэтов приглашают. Очень много презентаций, очень много книг издается.

Хаким Булибеков о поэтах-олигархах и поэтах-плебеях

Когда-то Гумилев, сидя на нарах в 30-х годах, написал: «Когда рушатся империи, на периферии идет мощная генерация творческой энергии». Вот империя рухнула. И вот — Алма-Ата. Я был в Москве, я пытался пробиться, я был на их поэтических вечерах — это говно! Форма классная, ритм отличный, но понимаешь, такой форме соответствует очень маленькое содержание. Я уже жалею, что я поднимаю темы такие большие, вот такой немножко «асадовской», поучительной манере. Я пытаюсь в себе взломать, добавить больше иносказательности, сам уходишь в такие маразмы иногда, сам не можешь понять, куда ты залез. Я хочу быть понятым. Как, я не знаю, разные художники есть. Есть искусство для художника, а есть художник для искусства. Вот Дали, — это искусство для художника. Он нагло всем заявлял: «Я, я, я, а вы все головка от хуя. Вы поняли, ребята? Нет? Ну, вот я вам хуй еще один нарисую». Он просто нагло заявлял, но общество, которое нажралось, которое уже не знало чего еще надо. «Ну, нассыте на меня!» И он на них ссал, и они кайф ловили.

Я всегда буду относиться к сюрреализму вот так. Это и в живописи, это и в музыке, особенно в литературе, особенно в поэзии. Для меня слово – это живой материал. Например, я сейчас себя позиционирую- «олигарх поэзии». Потому что олигарх первоначально был аристократом. Представитель правящей аристократии, ну, в основном она была правящей, а остальные были плебсы, кто не олигарх, понимаешь. Это не значит, что ты финансово богат. Просто ты придерживаешься определенных принципов достоинства. Ты не позволяешь оскорбить себя и не оскорбляешь другого. Когда ты придерживаешься каких-то принципов и твои предки этого придерживались, то ты — олигарх. А если ты хочешь выжить, лишь бы выжить, то ты — плебс.

Хаким Булибеков о поэзии как таковой

Есть поэтический клуб «Апполинарий». Вообще, поэзия делилась, по крайне мере российская, а мы же растем оттуда — русскоязычные поэты. Просто, к сожалению, сейчас появляются поэты, вот Валиев Мурат, которые переводят на русский язык казахские эпосы. Не официально, как положено было. Я прочитал, я просто обалдел. Возможно, вырастет другая поэзия, основанная на переводах казахской поэзии, потому что там очень много образов, очень много энергетики. Ну, она, конечно, зажата только в том, чтобы семью, род не обидели. Победить. Она больше богатырская, и как бы местническая. Но, может быть, они поднимутся.

Я считаю, что поэт должен быть космополитом, чувствовать свои корни. Знать откуда он растет, но я не хочу писать для пятнадцатимиллионного народа. Я хочу писать ну хотя бы минимум для двухсот пятидесяти. И поэтому я разговариваю на современном русском языке, и я обращаюсь к читателю. Мне нужен большой читатель. Мне нужен СНГ.

Стихи об Алма-Ате

Алма-Ату мы любим не за то,
Что повезло нам здесь родиться.
И не за то, что числилась столицей,-
За красоту ее высоких гор,
Что в вечной шапке облачных снегов
На горизонте пирамидно встали.
За небо, что бывает цвета стали,
В предчувствии грядущих холодов.
Но больше в нашем небе синевы,
Глубокой и пронзительной до счастья.
Лишь только ветер унесет ненастье,
Наш город – воплощение мечты,
С проспектами прямыми, арыки
Их обрамляют радостным журчаньем.
Густые ветви улицы венчают,
В туннель зеленый превращая их.
Ну а зимой, лишь иней упадет,
В кораллы превращаются все ветви,
И морем небо кажется, сквозь сети,
Блестит на солнце бриллиантно лед.
А «бабье лето»?! Ну да где ещё
За день все времена погоды?
В апреле утром в городе -
Капель, ручьи, а в полдень солнце жжет.
Заплачет вечером промозгло дождь,
А ночью выпадет вдруг снег обильный,
И город примет облик зимний…
А утром вновь весны веселой ложь!
Счастливец, кто живет в Алма-Ате.
Кто на чужбине - в ностальгии.
Мы посвящаем все желания благие,
Любимый город отдает тебе!
Второе стихотворение - «Алма-Ата»
Круизам всем рахмет.
Узнал: живу в раю,
Пусть он и не прилизано комфортный
Своей открытостью совсем не модный.
Но даже в мыслях не ропщу.
Алма-Ата - красавицам приют,
Здесь постоянно всходит солнце.
И как в пустынях ценятся колодцы,
Так глаз ласкает города уют.
Нет, не уеду я из «Алматы»,
Пусть будет у него такое имя,
Но в этом городе так часто был счастливым,
Общался с ним всегда на «ты»,
Что не смогу без его улиц и садов.
Хоть их сжимает как шагреневую кожу,
А впрочем, парки, скверы тоже
Каскады новостроечных домов.
Но главное живет здесь доброта,
Она видна в улыбчивых прохожих,
Мой город, на тебя похоже
Вся блага с неба снизошла.

Хаким Булибеков о Алма-Ате «своей» и «не своей»

Я совершенно не знаю «Первой Алма-Аты» и аэропортовские районы. Проезжая мимо рощи Баума…. Все эти легенды 60-х годов о разбойниках, которые там из людей делали пельмени и манты, во мне живы до сих пор.

Я 15 лет прожил на Хаджи Мукана – Фурманова. Я там газ проводил в каждый дом. Я там был в своем мире, непререкаемый авторитет. Ну, просто я туда мог совершенно пьяный прийти, упасть, и я знал, что меня бы донесли до дома, и знали — куда. Меня находили. Приходили и просто говорили: «А где тут режиссер живет или поэт?». И меня вот так находили. Так приводили ко мне моих друзей. Находили меня на этой улице. Сейчас нет ничего там, все сломали. Мой дом чудом остался. Я, может быть, сделаю там дом-музей поэта Булибекова, только надо умереть успеть. Все свои четыре поэмы я написал там. Только за это я бы его оставил в памяти народной.

Хаким Булибеков о Боге и человеках

За 2000 лет существования темы Христа никто, никто не взялся за эту тему в поэзии. У Данте — он даже до ступни его не дошел. У Парни, он в «Гибели богов» так, промежуточный эпизод. И больше никто. Я написал поэму о Христе, и я считаю, что если христианство — это религия, это серьезное занятие, то поэт, который осмелился об этом написать, хотя бы заслуживает участи раджы. А тут такое равнодушие.

Самое важное в общности, мы 70 лет прожили без религии. И мы теперь можем, как бы выйти из этого гипноза. А религия — это гипноз и у меня в утреннем намазе это написано. Мы можем позволить себе смотреть немножко отстраненно, со стороны. Мы пришли к Богу не через религию. Мы пришли к богу, многие через творчество, через созидание, а я считаю, что это истинный путь познания, постижения, служения Богу. Это путь творчества. Когда люди будут вот так жить, они будут общаться только с Богом, потому что все остальное будет неинтересно.

Кто верит в Бога, должен знать,
Он был и есть творец по сути.
И лишь творцы его святая знать,
А не служители церковной мути.
Не собирающие с нищих в уразу,
И не ушедшие в спокойную нирвану.
Лишь тем, кто держит сердце на ветру
Бог открывает мирозданья тайны.
Но и с творцов особый счет -
С любимчиков и спрашивают больше.
В стихах, в картинах будет твой отчет,
Но чем точней, тем и признанье тоньше.

Рафат САМИГУЛЛИН