О духе Алма-Аты

Я долго думал, что такое дух Алма-Аты. Что такое по-настоящему Алма-Ата? Потом, когда наш город начал меняться, я с одной стороны очень радовался этому, а с другой стороны думал: «Как же так Алма-Ата меняется?». А потом, со временем, начал доходить до того, что, конечно, это не дома, конечно, это люди со своим духом. У нас тут вообще такое слияние всех наций, и тот казах, который например, в северном Казахстане или южном — это одно. И совсем другие казахи здесь – алма-атинцы. Тот русский, который, например, у нас русский он совсем другой, нежели в России. Это также касается всех национальностей – украинцев, немцев, татар. Потому что если ты алмаатинец по-настоящему — это уже национальность. Алмаатинец — это национальность. Я всегда шучу, что я — 36-ой. Это самая исконная национальность Алма-Аты. Потому что у меня мама казашка, а я сам — русский. Этот дух алма-атинский…. Он у каждого есть, кто по-настоящему алмаатинец. Он у каждого развит, потому что этот человек, он другой немножко. Этот человек, понимающий — в основе своей — если он алмаатинец. Это человек добрый, это человек щедрый, это человек у которого нет, например расовых предрассудков. Этим мы и сильны. У него нет шовинизма это, наверное, самое главное, потому что сейчас вообще трудно. Сейчас весь мир боится третьей мировой войны только потому, что есть непонимание религий, непонимание ислама, христианства, еще каких-то вариантов. То есть это причина. Понятно, что у нас есть лидер в мире, то есть, который хочет им вообще владеть. Но есть и второй лидер, как Китай. Невозможно такое. Есть еще лидер как ислам, который очень сильный.

А вот у нас в Алма-Ате все ништяк в этом отношении. У нас алмаатинец, настоящий, все понимает. И самое главное, что вот сидят мои дети, например, тут же сидит кореец у него друг есть, у него там Данил его друг русский, у него здесь же хохол, тут еврей, у него еще пару казахов с татарами, уйгур какой-то, блин, в классе. То же самое у девочек, такое же понимание. Я понимаю, что они все вот алмаатинцы настоящие, они все дружат, любят друг друга, и таких предрассудков нет. Но самое главное, что Алма-Ата — это люди, и они вырастут такими же нормальными людьми, я знаю.

О 25-ой школе

Начну с того, что я учился в одной из самой центровых школ Алма-Аты — в 25-ой школе. И эта школа была в центре Советского района. И так странно: я вообще-то жил на одном краю советского района, а школа находилась в центре — на другом краю Советского района, и, меня как-то спокойно взяли в эту школу, потому что рядом в школе мне отказали. У нас в классе учился, и сын замминистра финансов, и дочка академика, и, значит, в то же время, дочка людей из обслуживающего персонала, который был у нас в школе, те, кто окна моет, то есть совсем небогатые семьи. Все абсолютно разные, абсолютно разные были, и поэтому такие отношения интересные были.

Это была элитная французская школа, дети со знанием французского языка и в то же время у нас был спортивный класс борцов. Это была 25-ая школа. Еще одна достопримечательность 25-ой школы в том, что наши шефы были КГБ, которые напротив, МВД которые были рядом и УВД. Вот такая 25-ая школа. Рядом был стадион «Динамо» и стоял памятник Дзержинскому, сейчас его уже нет. Была такая достопримечательность. И в день рождения Дзержинского, естественно, учителя, директор нашей школы, генералы КГБ и МВД несли венок к памятнику. А нас в этот день выставляли с этими игрушечными, учебными автоматами Калашникова, и мы стояли там по полчаса или по часу, вдвоем, возле этого памятника. Потом смена караула, и целый день учебный мы так стояли, и обычно к обеду они подносили эти венки и все такое. Я был тогда, не помню, в классе 7-ом, я еще был пионером, галстуки у нас были. У меня был друг Военрух, у него фамилия такая Военрух, и нас поставили часов в десять туда. Мы стоим, думаем, что рано еще. А там у нас напротив скверик сосновый, там Дом пионеров был раньше республиканский, сейчас нет его. Значит, мы думаем так, а что время зря терять, стоим двое, уже продрогли, где-то полчаса отстояли. Думаем, а сейчас же все равно никто не пойдет, пойдем быстро в скверик перебежим, покурим. И значит побежали в этот скверик с этими автоматами, с галстуками и вдруг видим: «Бам, бам», а уже прикинь, подходят генералы с венками, наш директор и прикинь, а нас нет. И мы такие сзади подходим: «Извините нас, извините», раз подбежали, встали. Директриса там вообще «переморщилась». В общем, нам с «Пухом» тогда такой был выговор, конечно, трубейный. В общем, школа у нас была необычная. У нас были вообще такие педагоги в старой еще школе. Мне недавно, где-то лет 10 назад, Проскурин — виднейший наш человек, краевед, подарил фотографию выпускного класса Жириновского. А Владимир Вольфович, надо заметить, окончил нашу школу 25-ую, только в каком-то, кажется, в 56-ом году. И я представляете, увидел двух педагогов, которые были у Владимира Вольфовича и у меня.

О спортивных «подвигах»

В то время я был спортсменом. Вообще я в 25 школу перешел из спортивного интерната. А из спортивного интерната я перешел, потому что я там, вообще, двоечником стал. А там утром уходишь, и весь день тусуешься, две тренировки в день, и приходишь вечером. А моя мама была преподавателем в Инязе, и она был завкафедрой, у нее были группы, все дела. И вдруг ректор института приходит с моим табелем, прикинь. А там, например, таким образом, математика — 2,2,2,3, значит, 2,2, там 24 двойки. Ну, в общем, по гуманитарным у меня всегда было хорошо, а физика — 2,2, геометрия – 2. В общем, я далеко отставал и никогда не грузился этим вообще. А ректор вызывает маму, показывает табель и говорит: «Роза Искандеровна, тут, наверное, ошибка произошла», потому что мама на таком счету хорошем была. Мама говорит: «В чем дело?». «Этот — говорит — Игорь Пискунов, ваш сын?». Она говорит: «Да, он в спортивном интернате учится». Он говорит: «Представляете, вот такое пришло». Оба, прикинь, она, мама читает. И меня, в общем, оттуда убирает, но оставляет заниматься спортом. Я начал ходить на фехтование уже на «Динамо». Я всегда был спортсменом, я стал мастером спорта по фехтованию еще в 10 классе. Получал «мастерские» 100 рублей, я был тогда самым богатым человеком в 10 классе. Прикинь, в 80 году у тебя, чух, стольник, еще там 160 талонами давали мы их на 80 рублей, меняли. 80 отдавал маме, а про стольник она даже не знала. Гудел! И вот с тех времен, знаешь, парадокс: как только я начал в 10 классе получать такие суммы, я до сегодняшнего дня должен. Вообще, я все время кому-то должен, раньше людям, сегодня государству, по кредитам, по ипотекам. И ты знаешь, у меня все время так. Потому что знаешь, уровень жизни вдруг сразу подрос. Поэтому я в 10 классе — я же спортсменом был, мастером спорта в сборной Казахстана — я кроме как на такси вообще никак не ездил уже. Понимаешь, все время на такси. Курил я только «Казахстанские» сигареты.

И вот про спортивный интернат. Удивительный был спортивный интернат. Он находился, на Шевченко и Байзакова, и сейчас он там же, раньше он был 8-ой, сейчас 20-ый. Это такой интернат олимпийского резерва, профессиональный. У нас в классе учились пловчихи, помню, у нас вообще гремела такая Подкопцева – пловчиха. Она, прикинь, в 5 классе уже в сборной СССР была, и у нее были вот эти сумки СССР, олимпийки СССР. Пловчихи у нас были, боксеры, фехтовальщики, вот я был фехтовальщиком, гимнастки — все в одном классе учились.

О «черной пантере»

Хочу рассказать удивительную историю про Володю Резниченко. К нам вдруг попал негр в спортивный интернат. Представляешь, что такой негр? В 63 году здесь была эскадрилья кубинских летчиков, и один заезжий летчик полюбил украинку, все дела. Потом летчик на Кубу уехал, а украинка с ребенком осталась, поэтому эта история типичная как мир. Она и тогда происходила, и сейчас происходит, и будет, и всегда была. И вырос у них Володя Резниченко. Знаете, он такой американский негр – мулат, такой высокий, красивый. Но попал он к нам еще совсем мальчиком и поэтому все его дразнили «снежок», били его. Он был негр, представь. Дети спортивные вообще жестокие. Дети вообще жестокие, а в спортивном интернате каждый выживал как мог. Я всегда там дрался. Поэтому мне потом легче было с этим в юношеские годы, если надо кому-то ответить, то я всегда готов. Я был закаленный, отвечал, нормально дрался. И был Володя Резниченко. Вдруг он попал к нам на фехтование. А он левша был и через две недели он уже участвовал во всесоюзных соревнованиях школьников, у нас проводились в интернате. И он зашел в полуфинал, он только две недели занимался. И потихонечку Володя начинает расти, потихонечку. В 10-ом классе, помню, он попал в сборную Казахстана. В 10-ом классе он дал по морде всем старикам, которые его гнобили. Ну, насчет поведения Володя, конечно, насчет всего этого он был вообще разгильдяй, это точно, вообще полный. А вот насчет фехтования – гений. Черная пантера. И значит, он попал в сборную Казахстана. Потом попал на всесоюзные соревнования, попал в финал всесоюзных соревнований школьников первенства Союза, его заметили уже тренера. А Володя вообще никакой по поведению и его берут, мы заканчиваем 10 класс, и засовывают в армию. А эстонские тренера узнали, что он в армии, приехали и отмазали его. Он в Отаре служил. И перевезли туда, в Эстонию. И значит, через два года, это было где-то в 86 году, в 87 году, он пригласил нас в Таллинн и мы поехали, на соревнования он пригласил нас. И мы увидели, как живет Володя. Он там живет в таких апартаментах, уже тогда в гостинице, когда мы этого не видели. Но дело не в этом. Он попадает в сборную Союза и уже во время Олимпиады в Сеуле, вдруг я слышу, что Володя Резниченко занимает за сборную СССР 3 место. Потом, значит, проходит время, и я читаю, это вот в конце 80-ых, читаю: «В отель не вернулся» в «Советском спорте». Я читаю статью, что Володя Резниченко советский спортсмен на чемпионате Европы ушел из отеля и не вернулся. И уже потом в Барселоне, не помню, после Сеула какая была Олимпиада, Володя Резниченко занимает на Олимпиаде 1 место за сборную ФРГ. В общем, вот такая история про Володю Резниченко. А он сбежал тогда в ФРГ, его там купили. Сейчас говорят, что он сидит в эстонской тюрьме. Жизнь наша такая.

О куртке «левис»

Вообще, надо Вам сказать, что в наше время, я гордился, что я расту в Советском Союзе. И я знал, я был уверен, потому что у меня в принципе была нормальная интеллигентная семья – отец-режиссер, мать-педагог. И я как-то спокойно рос, мне они подарили счастье детства, я, в общем-то, занимался нормально спортом, я тусовался с ребятами, ездил, куда хотел, на соревнования, по всему «совку». Я как-то так классно рос, и Олимпиада-80, я помню, мы ее ждали. Мы ее ждали, мы были уверены. В общем, американские наймиты и сволочи, потому что они тогда не приехали, бойкотировали. Ладно, но самое главное не это. Я помню, что мне брат привез с Олимпиады-80 куртку джинсовую. Представляешь, 80 год джинсовая куртка Levi’s. И помню, я ей так гордился, носил, а через год я уже как раз поступил в институт, и мне пришлось эту куртку продать. Нужны были срочно бабки.

И я помню, мы с покупателем, значит, он приехал на машине, я к нему сел, дал мешок, он мне дал какую-то сумму за куртку и мы так попрощались. Почему я вспомнил эту историю — как на Олимпиаде-80 я фарцанул куртку. Проходит время, это уже где-то лет 7-8 назад. У нас есть замечательный журналист Сергей Пономарев, он такой полуэкстремальный, профессионал, что говорить. Серега — профессионал. И значит, он побывал в Америке и в штате Мичиган купил куртку Levi’s — настоящую. И я помню, встречаю его, он два дня как приехал. Это было в ноябре, может быть, в начале декабря. А нет, это было за 3 дня до Нового года. Я вдруг встретил Пономарева, он в этой куртке. Я говорю: «Откуда куртка?». Он говорит: «Да, я из Америки приехал, там купил». А он на репортажах был, а, в тюрьме он там был. Он по тюрьмам ездил, помнишь, с Эдиком он ездил, Пономарев. Я говорю: «Слушай Серега, продай» и зарядил ему цену — за 150 баксов. А куртка, я реально знаю, стоит где-то 70. Пономарев говорит, что за нее 50 отдал. Куртка на меху, знаешь, джинсовая все дела. Пономарев: «Нет, даже не думай, даже вообще не думай, я сам мечтал об этой куртке». И, в общем, не дал мне эту куртку. Проходит два дня и 31 декабря звонок. Прикинь, звонит Пономарев утром, я вообще еще в постели, говорит: «Что Пискунов, ты там хотел за 150 куртку купить, давай я сейчас подъеду». Прикинь. Я утром с этим мешком куртки, вот интересно. Он говорит: «Ты где живешь?». А объяснять, что подъезжай туда, сюда, ну… Я говорю: «Ты на Ботаническом, у Весновки жди меня, а я сам выйду». И думаю, во как раз есть бабки, куртка на Новый год будет, надо идти. Короче беру бабки, иду по дороге, и подкатывает утром машина. Вот видишь, один к одному как в 80-м году. Я сажусь, мы с Серегой: «привет-привет», при чем он такой же, я такой же. Я протягиваю ему деньги, он протягивает мне этот мешок. А, он деньги берет, я мешок. Он протягивает мне этот мешок. То есть, я получил ту свою куртку обратно. И мы так с ним, знаешь, ну пока-пока, типа с Новым годом. Раз расходимся, раз дверь, он уехал. Но я уже с курткой представляешь? То есть прошло там с 80, это был год 98-ой, где-то так. Вот считай, прошло 20 лет я забрал свою куртку обратно. При чем и там и там — Levi’s. Только эта еще с подкладом. Ну, в общем, такая вот история.

О театральном институте

Все нормально, закончилось это дело. Поступил я в театральный институт. Вообще удивительные педагоги у нас в то время были, это вот начало 80-х годов, потому что еще остались все вот эти старые педагоги, которые основывали здесь культуру послевоенную. Это вот Рудковский, Ривлина, Богатенкова. Он был небольшой, всего 450 студентов у нас было вместе с художниками. Полфакультета художники, полфакультета театральных. Ну, вот считай, нас 250 человек, и у нас учились все дети. Дети Бибигуль Тулегеновой, всех народных артистов, училась тогда Роза Рымбаева у нас на музкомедии. А причем место было такое. Место – это, где бывшая верненская гимназия, в которой учился еще Фрунзе. Это вот Ленина – Советская, напротив парка 28 гвардейцев-Панфиловцев. Там где церковь стоит наша знаменитая, Зенкова. Представляешь, этому зданию вообще уже, считаю: там Фрунзе учился, в конце того века еще построили. Алма-Ате только недавно стольник в 84-м или в каком-то году исполнилось. А тут, представляешь, в этом здании учеба, все дела.

Об «Аккушке» и ее обитателях

И мы тогда пили только «Талас». Вот я помню, в начале 80-х мы никогда не пили водку. Мы всегда пили «Талас», всё. Что было удивительно, пили все. Вот с тех времен я стал ходить в «Аккушку». Как стал студентом, стал ходить в «Аккушку». Это наше замечательное кафе, которое находилось на Панфилова и Кирова. Вот я считаю так, кто-то там горюет по «Аккушке», кто-то не горюет по «Аккушке» Но вот я подумал, я тоже раньше горевал. Я подумал, что это время. А «Аккушка» существовала где-то с 60-ых годов, как пошло потепление — появилась «Аккушка». Я еще ее помню, когда был совсем маленьким. Там пруд такой был, там всегда плавали лебеди и островок. Это место такое было, я туда с родителями ходил. И помню, уронил в этот пруд оловянного солдатика в этот бассейн и долго на него смотрел, и достать не мог, потому что маленький был. «Аккушка» олицетворяла такую свободу, некий такой андеграунд, там собирались очень интересные люди. Там собиралась вся интеллигенция, там варили всегда замечательный кофе. Там часто был Олжас Сулейменов, туда часто забегал Серкебаев. Там часто сидели, в общем, такие замечательные люди. Это единственное место, где можно было просто пообщаться. То есть естественно люди выпивали, там был шашлык и кофе хороший. Вообще, по-моему, один турок варил просто великолепный, на песке, все дела, с турочками. И стоило недорого. И, конечно, рядом всегда собирались театральные элементы, возле искусства, значит, элементы. Фарца разная, ну, фарцовщики, которые могли пропихнуть вот этим людям тогдашнего бомонда какие-то вещи дорогие. Естественно, все это было рядом.

Про Борю «Киргиза»

Ярким представителем вообще всего этого дела был Боря «Киргиз». Если мне тогда было лет 18-19, значит Боре «Киргизу» тогда было, он старше меня ровно на 10 лет, ему было 28-29. Он уже был фарцовщиком. Что надо сказать, у него до сих пор колоссальная библиотека.

Он был действительно интеллектуалом. Литература, история, все эти дела. Был интеллектуалом. Это, конечно, бесспорно, он всегда был интеллектуалом. Но никогда не получил профессии. Он фарцевал и это у него всегда ловко получалось. Причем он не просто фарцевал, он всегда дружил, выпивал, он умел дружить, в принципе нормально он умеет. В общем-то, все не без говна, что называется. Как-то мы стали близки с Борей с того времени. У него тоже вообще удивительная история. Когда вот произошел развал Советского Союза…. А у Бори всегда были деньги. Всегда были деньги. Причем не просто как у меня 20 рублей, у него были и 100 и 200 и 1000 были. Они играли в карты, он вел довольно такой образ жизни денди. Он всегда прекрасно одевался, у него всегда костюм был по последней моде. Если можно назвать его гламурным, как сейчас называют, вот Боря был гламурным, представителем этого гламура, только там – в конце 70-х, 80-х.

Боря «Киргиз», он Капышев вообще, он всегда нравился девушкам. Всегда мог окрутить любую девушку. Он был денди, он был кавалером, он прекрасно знал кучу стихов, он часами мог их читать, он мог вскружить голову кому угодно. Он был красив, популярен, моден. В общем, интересно. И вот когда произошел развал «совка», та волна фарцовщиков, они быстро адаптировались к рынку. Потому что все, что они раньше делали и за что их сажали незаконно, теперь это все превратилось в законный бизнес. И поэтому вот эти бесчисленные, непонятные вагоны, которые откуда-то куда-то перегонялись, куда-то приходили, Боря этим занялся довольно успешно. И у него в начале 90-х вдруг был, ну я не знаю, по тем меркам дикие деньги — пол-лимона. То есть вообще страшные деньги в начале 90-ых и, Боря купил себе первый БМВ с водителем. Боря купил себе, напротив «Ак куу» — Панфилова – Комсомольская, в этом дворике, купил себе квартиру, поставил там себе джакузи.

Но время проходило, а так как надо было дальше бороться, и время Борино уходило, он тогда пил, он бросил пить. И вдруг у нас появились казино, и Боря стал играть. Он женился, у него дочка появилась. И вдруг Боря стал играть в казино и проиграл все, проиграл все. Машины, квартиры, естественно, от него ушла жена с ребенком. А он вообще вышел из Рабочего поселка, у него мама всегда жила в Рабочем поселке, и он сам из Рабочего поселка. Удивительно, он, действительно, интеллигент. И тогда Боря попал обратно в этот Рабочий поселок. Единственное что он сохранил — библиотека. Я иногда встречаю Борю. В общем, я иногда покупаю у него книги. Я точно сейчас понимаю, потому что у меня растет куча детей, и вот они недополучают эти книги, и мы не додаем, наверное, им эти книги. И не потому что, например, Конан Дойл должен быть в полном собрании сочинений, нет. А потому что его надо доносить, блин. Я как-то такой момент упустил, и вот иногда покупаю книги у Бори. В общем, сейчас у него нет ничего, но он держится.

Про Дюсимбека Накипова

Трагедия, наверное, того поколения, все-таки из нашего поколения сорокалетних еще — кто-то успел, кто-то не успел — но мы более адаптированы, потому что нас выучили в Советском Союзе. Потом произошел этот срыв, и мы как-то адаптировались все равно, потому что далеко ушли. А вот поколение шестидесятников, я например, вспоминаю Дюсимбека Накипова. Представляете, Дюсимбека Накипова — он был прима-балерина в нашем театре. Он шумел, он танцевал Маугли, он был прима и вдруг он стал пенсионером. Но Дюс не потерялся. Он как-то не знал, чем заняться, что-то делал, что-то проводил. Проводил там первые какие-то огромные фестивали, фестиваль Улановой и еще что-то, еще. Но все время как-то не находил. И вдруг Дюс стал писать. Ему сейчас ничего не нужно. Он стал писать, ему сейчас ничего не нужно. Он сидит, пишет, у него есть двести долларов, которые дают друзья или кто-то. Ему пенсии хватает. Он сидит и пишет, он вот в этом нашел себя. Ладно, деньги, а многое не надо человеку. Дюс, может быть, неудачный пример с одной стороны, но это типичный пример шестидесятника того времени. Но Дюс – талант. То есть вдруг он стал писать, у него-то ценности остались, только ему материи много не надо. Это тоже, наверное, высший пилотаж. Это, наверное, вообще жизненно высший пилотаж.

Про Хакима Булибекова

К тому времени где-то в конце 80-х я познакомился с Хакимом Булибековым, с замечательным человеком вообще. Меня с ним познакомила Галина Леонидовна Кузембаева, уже на «Гала ТВ» я работал. Она говорит: «Игорь, посмотри сейчас придут два киношника, они что-то хотят. Посмотри, они очень способные ребята». А я был тогда совсем молодой. Хаким меня старше где-то на 10 лет, ну на 7, на 8. И пришел значит абсолютно обросший такой человек, что-то они мне там двигали. А я их видел на киностудии и думал: «блин серьезные люди». А потом оказалось, что они в телеке полные профаны. Он говорит: «Поставим студию, вот там, на заднем плане зелень, дома стоят, такие домики, а вот на переднем площадка». А у нас на «Гала ТВ», на старой, студия вообще немного больше этой комнаты была и я говорю: «А где вы это все хотите ставить? Нам же надо сейчас эту передачу сделать здесь». Они говорят: «Закажем вот это». И я понимаю, что пацаны вообще далеки от реалий. Это был прикол, таким образом, мы познакомились с Хакимом, стали друзьями.

У Хакима Булибекова в общем грандиозная история. Опять такая алма-атинская наша история, которая произошла с моим другом Хакимом Булибековым. Слава богу, Хаким жив, недавно мы праздновали его день рождения, и он находится в форме. В конце 80-х годов Хаким Булибеков, нет, в конце 70-х, Хаким Булибеков закончил физико-математический какой-то институт. И стал аспирантом, не у кого-нибудь, а у нобелевского там лауреата или кого-то такого, и он был физиком. Все ништяк у него было. И вдруг Хаким Булибеков как физик попал на зимовку. В конце 80-х годов он попал на зимовку в Антарктиду, на 8 месяцев. Ну, зимовка Хакима в Антарктиде — это отдельный случай. Так вот, на обратном пути с этой зимовкой после 8 месяцев он познакомился со стюардом, с девушкой Любой, которая жила в Одессе, под Одессой в Николаево. Они подружились, Хаким тогда жил в Москве, Любаня под Одессой, и как-то они подружились. Причем ничего не было такого, просто подружились нормально, как два человека за этот долгий путь от Антарктиды до Казахстана, до Одессы по Черному морю, по Средиземному. И, значит, проходит какое-то время, она звонит и говорит: «Хаким, мне тут в Николаево жениха сделали, ты подъезжай, посмотри на него». И Хаким подъехал туда в эту деревню, посмотрел на жениха, и сказал: «Любаня, жить без тебя не могу, все, тебя забираю». И, в общем, забрал ее, и они уехали в Алма-Ату, из Москвы в Алма-Ату. А Хаким к тому времени подумал и понял, что ему физика не нужна. Пошел учиться во ВГИК на сценарный факультет. Окончив этот сценарный факультет, они с Любаней приехали сюда. Он был сценаристом, устроился на «Казахфильм». Любаня устроилась на телевидение казахстанское ассистентом режиссера. Домик у них был маленький, потом они переехали к маме, в общем. Как-то проживали, жили. Родили дочку, потом сына родили. А у Любы тогда то ли молодежная редакция, то ли еще какая-та, в общем, друзья у нее были. И, когда начался рушиться «совок», они вдруг купили каким-то образом чудесным, эти два пацана пошли в бизнес, и купили где-то в Атырау какие-то земли. А потом в этих землях появилась нефть. А потом они, конечно, Любаню забрали туда. И Люба сейчас вообще абсолютно состоятельный человек, у которого скважины. К ней звонишь, а она говорит: «Сейчас, одну минуту, Игорь – так, танкер туда, танкер сюда» — она рулевой. Хаким работал на телевидении, делал сказки, и вдруг Любаня начала подниматься в это время. Естественно, у них сейчас все есть. У них есть великолепный большущий дом со всеми людьми. Куча родственников у них всегда, обалденное место. В общем, у Хакима сейчас есть все. При чем я всегда Хакиму говорю: «Хаким, не горюй». Не потому что он говорит: «Ой, как же так». Я говорю: «Это же ты Любашу забрал. Это же ты сделал». Конечно, это сделал Хаким.

И самое главное. Он вдруг начал писать. У Хакима отдельная история. Хаким ушел из сценарного и все такое. Потом стал режиссером и вдруг в начале 90-х годов его пробило, и он стал писать стихи. Вот, самое главное забыл. И он на все положил, стал писать, его пробило, стихи. А Любаня тем временем поднималась. Понимаешь? Вот у них такая удивительнейшая история. Кстати, недавно впервые в Казахстане они провели с Наваном такой чтецкий конкурс. Пригласили людей разных и двух поэтов из Москвы, и каждый из них читал на заданную тему какое-то стихотворение. А люди за это давали баллы в виде денег. Ну, такой был настоящий айтыс.

О работе в Новокузнецке

Мне друг говорит: «Поехали в Новокузнецк в театр драматический». Кизилов Андрюха меня позвал. Я приехал в Новокузнецк молодой, мне там 26 лет, прикинь, режиссер. А там в этом новокузнецком драматическом театре последнюю роль кролика играл парень, ему было лет 28-29, он самый младший. Всем остальным по 35, по 40, по 50, по 60. В общем, я попал туда, сижу так слушаю. Мне дали какую-то комнатку, я слушаю трансляцию с репетиции, нет, со спектакля вечером. И вдруг дверь открывается и вваливается, знаешь, еще какой-то спектакль нэповский у них шел, вваливается такая мадам с мундштуком, знаешь, с такими губами, такая челка черная. Она какую-то роль играла, она говорит, так курит, дверь открыта, а я сижу, мне страшно. Прикинь, вообще страшно вдруг попасть режиссером в драматический театр. Ужас вообще. Ужас. И она так облокачивается, смотрит на меня и говорит: «А Вы не знаете где наш новый режиссер Игорь Пискунов?». Я говорю: «Здравствуйте, это я». «Я — актриса Лариса Артюхова. Знаете, сегодня сплю, и снится мне сон: как будто трахаете вы меня, трахаете и трахаете. К чему бы это?». И после этого дверь закрывает. Я в ужасе сижу. Вот я влетел вообще. В общем, там было весело. У меня вообще там куча друзей классных, у меня воспоминания об этом времени такие. Я помню, когда я начал репетировать, а там действительно такие все заслуженные, все народные, а я еще там бухал и думаю: «Все мне пить нельзя». А там спектакль надо было делать два месяца. Я короче бросаю пить, вообще не пью. Все время хожу, начинаю налаживать дела в коллективе, делаю спектакль. И в последний момент, когда уже все зрители, премьера, аплодисменты, я выхожу молодой режиссер. Я кланяюсь, артисты ко мне — момент счастья: «Ах, ах!». Выхожу, и мне говорят, что сейчас будет банкет. И я куда-то захожу, в какую-то гримерку, мне говорят: «Игорек, ну теперь можно выпить». Я говорю: «Да, конечно». И мне наливают вот такой стакан. Надо сказать, в то время шахтерам давали две бутылки водки в месяц, помнишь, это горбачевское постановление в конце 80-х годов, 89-ый. Мне наливают 200 грамм с хлебушком, я выпиваю и ничего не помню, прикинь, вообще. Ничего не помню. Только просыпаюсь утром в своем номере, раздетый, прикинь, в постели один. Смотрю на время, где-то было без пятнадцати девять, у меня сушняк. Я ничего не помню, помню отрывки какие-то. Был банкет, что-то такое, мне же там надо было говорить, и я думаю: «Вот я бык, я просрал все, ради чего пахал». И вдруг такой стук в дверь. Я знаешь, иду, открываю, стоят все ребята, которые были задействованы в спектакле и такие: «Игорек! Игореха!». С этими бутылками, с хавчиком, как говорится, с едой со всеми этими авоськами, с сумками, с пакетами. И вот по-настоящему момент счастья был тогда, утром. И я думаю: «Слава богу!».

О французских похождениях

Мне позвонил отсюда Кузбол и говорит: «Слушай, что-то я по деньгам не схожусь, у нас тут модельное агентство». А раньше было два только — «Макпал» и «Сымбат». И дальше говорит: «Макпал», они через месяц едут во Францию, ты бы не мог поставить для них спектакль, манекенщиц для Франции, и сам поехать?». Я говорю: «Подожди, сейчас». Приехал сюда в Алма-Ату, договорился, поехал в Новокузнецк, уволился быстро, и начал ставить для Франции этот спектакль с манекенщицами. А тогда манекенщицы были совсем другие. Это был 90-й год, они были такие — с понтами. Их было мало и они все давно уже ездили куда-то. А я попал, все равно, знаешь, из театра, а там если репетицию на 9 назначаешь, то всё, надо в 9 быть. А тут я говорю: «Завтра в 10», а тут последняя приходит в 12. Я говорю: «Стоп девочки, вот вас здесь 8, едут только 6. Я ставлю вам сегодня прочерки и все. Кто попадает, тот попадает». А все хотят во Францию на месяц, в Париж. Я сам обалдел. В общем, поставил я спектакль и уехал туда во Францию. Мне девчонки из Новокузнецка звонили и говорят: «А где Игорь?». Я там такими девчонками обзавелся классными! А мама говорила: «Он в Париже». И они не могли понять, прикол это или нет. А я действительно был там, в Рене. И, короче я попадаю во Францию с этими девочками, все проходит на ура. Мы попадаем в Рен — это город побратим Алма-Аты во Франции. Поехали все наши обкомовские, официантами поехали директора ресторанов, прикинь, там национальная кухня была, огромная такая ярмарка всех стран. Ангары. У нас советский ангар был, его представляли Казахстан и Россия с этими спутниками. У нас «Золотой человек», делегация. Чартер. Я помню, мы летели, нас 74 человека на ИЛ-86, прикинь, мы там, в 3-м салоне курили и пили. Тогда помню, поехал наш «Бахус» — Карапетян. Он молодой еще был такой, со своим коньяком на ярмарку поехал. Конечно, была большая такая сцена, и там выступал цирк. Тот, который на Цветном бульваре – Никулинский цирк. И мы со своей программой – «Шоу манекенщиц», со спектаклем. А нас поселили в одном отеле, а всех этих барыг в другой. Нас в такой отельчик уютный поселили. И там хозяин этого отеля, а мы как, утром там заезжаем и весь день работаем. А нам дают, прикинь, типа 20 франков в день, а там один кофе 12 стоит. Пачка «Мальборо» еще 12. И это вообще ничего. Я понимаю, что «попадаю». Там чисто, там все есть, это 89-й год. Люди в 4 часа садятся в летние кафешки и до 4 ночи они тащатся там все. В 4 часа арабы начинают это все убирать, прикинь. А они идут на работу где-то к часам 9. То есть вообще — unreal. Все есть, все. Adidas – на, Puma – на, костюмы, майки, пакеты, жвачки – не проблема. Ну, в общем, шок у меня там был страшный. И я у Карапетяна беру две бутылки водки и прихожу, а меня полюбил хозяин отеля Вали. Я ему приношу две бутылки водки и говорю: «Вали купи две бутылки водки». И если по нашим ценам она стоит 20 франков, то я продаю за 40. Он: «Oh, yes!» и дает мне 80 франков. Я утром Карапетяну отстегиваю 40 франков и говорю: «Слушай, дай 10 бутылок». Он мне дает две бутылки коньяка, остальное — водка. И я иду туда говорю: «Вали значит, please». Он говорит: «А коньяк сколько?». Я говорю: «80 франков», а он там 40 стоит. Короче, я каждый день начинаю ему таскать чуть ли не ящиками, все, что у Карапетяна есть. И у меня становится столько денег во франках. Я начинаю там с манекенщицами гулять везде. Прикинь, иду я и шесть таких отборных вообще девчонок, на все дискотеки. Я даже, знаешь, утром посыпаюсь, ничего не помню, надо идти на все эти показы, я раз, а денег нет. Вообще ни копейки. Я думаю, куда я вчера спрятал, а я помню, я куда-то их прятал. Весь номер перевернул — ничего нет. Я подумал, что блин, потерял где-то. А там 1000 франков, где-то 1000 франков, прикинь. Я беру матрац, поднимаю — бабки там лежат, на поддоне. В общем, такие вот дела. И как-то приношу шампанское и говорю: «Вали, купи шампанское». Тот говорит: «Давай куплю, давай попробуем». Начинает наливать и вдруг балдеет и говорит: «Это не Шампань, это не Шампань, ты что?». Начинает всех звать, чтобы пробовали. Все пьют и прикалываются. Потом мне переводчик перевел. А, вот, как мы с ним общались, я не знаю. Мы вечерами сидели, общались. Я анекдот рассказывал, он рассказывал. И мы понимали друг друга. Точно, как в «Рыбалке» один к одному. А утром ни во что не врубаемся и не понимаем. Но уже знаешь, как-то контакты налажены. Еще вот эти ребята клоуны из московского цирка, полный вообще, полный адидас. Шампанское наше, в общем, он забраковал.

Помню еще такой случай. Мы с переводчиком сидим, это первые дни были, в кафе каком-то. Я говорю: «Beer», ну, типа, пиво. А он стоит и не понимает. Я к переводчику подхожу и говорю: «Как будет два пива?». Он говорит: «Ду присьонн». Я иду, выучиваю, говорю: «Ду присьонн» он: «Oui, oui». Наливает мне два пива. Я говорю: «На хер мне два пива? Мне одно нужно». Подхожу к переводчику, говорю: «Интересный какой-то, я говорю пиво, а он мне два дает». А переводчик говорит: «Правильно, два, меня без пива, что ли оставишь?». В общем, короче говоря, у меня было столько бабок. А в конце нас мэр города Рен приглашает к себе в особняк нашу казахскую советскую делегацию. Нам бордовые пиджаки шили, еще тогда не было «новых русских» и никого не носил такие. И здесь табличка была СССР. У девчонок юбочки такие были, бордовые пиджачки, черные юбочки, белые рубашечки, СССР, все дела. Это по моде шили. Короче пригласил мэр города Рен нас. И я как набухался у этого мэра, прикинь, блин. Представляешь, а он меня приглашает и говорит: «Вы бы не смогли к нам приехать сюда, чтобы у нас сделать такой же спектакль с манекенщицами?». А это 89-й год. И только через 5 лет я от тетки узнал, что он в этом же году, в 89-м летом сделал заявку. А она приходит в обком, прикинь, они там смотрят и говорят: «Кого отпускать? Пискунова? Это тот, который, набухался? Нет, вы что?!». А я, да, вина набухался. Короче меня забраковали, а мне об этом даже не сказали. Знаешь, я по этому поводу вообще не горюю, потому что все идет, как идет. И, слава Богу, потому что жизнь по-другому повернулась бы. Но мне нравится. Мне нравится моя жена, мои дети, а иначе их, может быть, и не было бы. Поэтому я этому вообще безмерно рад.

Телевидение

КОРР: А как вы на телевидение пришли?

У меня отец был режиссером, а я уже перешел на режиссуру. Закончил армию, перешел на режиссуру, и мы как-то с ним сели, а он был режиссером, очень известным документалистом на «Казахфильме». Мы сели и так приблизительно расписали, что меня ждет дальше. Вот я закончу в таком-то году институт, пойду на киностудию, там вторая категория или третья, да. Через год я получу то-то, у меня будет столько-то фильмов, через два столько-то, через 5 столько-то. Там могу купить машину, дадут заявку на квартиру. В общем, мы расписали где-то на ближайшие 10 лет, как мне двигаться, по зарплате и по всем этим делам. А учился я вообще удивительно на режиссуре. Вначале театр, потом к нам пришел телевизионщик, а третьим к нам пришел «киношник». Это были тогда страшные, непонятные варианты, когда у нас в 86-м происходил вот эти все события. То есть мы первые начали из всего «совка» в 86 году что-то говорить. И мы с отцом все это расписали, все ништяк и все классно. А я вот в театральном учился. Вообще на актерском сначала, то есть, сначала на театральном, потом на телевизионном. Уже начался вот этот весь развал. Короче нам первым написали тогда, я в 88-м закончил: «Режиссер театра, кино и телевидения». В 89-м там полный бардак, полная непонятка. Я иду на киностудию, меня как сына Пискунова туда принимают. Тут какой-то фильм про Сорбулак, прикинь. Начинаю, одна часть, 10 минут только. Я начинаю эти 10 минут, и мне дают полгода на съемки на какие-то подготовки, потом месяц мне дают на какие-то монтажи, пересъемки, брак по пленке и так далее. Честно говорю, я начинаю не врубаться, что делают люди. Я вообще не понимаю, что выбираю, что смотрю, мне на хер это ничего не надо, прикинь. Я вот целый день хожу на работе и если я работаю на 10 процентов, то это хорошо. Сделал я этот фильм, мне отвалили кучу денег, я на эти деньги женился. Сделал свадьбу в Душанбе. И вдруг открылся новый телевизионный канал КТК. а мы тогда с Игорем Черных, с моим другом еще по институту, начали придумывать просто от балды передачу «Мальчиш-плохиш» и я пошел, предложил Изе Фиделю. И мне Эйнехович просто сказал: «Все ладно, давай делай, завтра у тебя монтаж, съемки». Все. Я на следующий день прихожу, встретил оператора Серика Козыбаева и мы с ним поехали. А Серик и на ТАНе был, и там был. Это был 91-й год. Начали что-то снимать, потом начали что-то монтировать, как-то ничего не понимая, на ходу. Появились эти аппараты SVHS Space Shuttle. Я помню, когда я был студентом, мой брат Степа, когда был режиссером в родном «Молодежном четверге», взял меня ассистентом к себе. Я понял, что такое ассистентская работа на том телевидении, я целый день таскал бобины с АСК-2 в АСК-1, я целый день таскал бобины и вечером сидел, что-то мы там клеили. Я вообще за 3 месяца так подкачался, потом учиться пошел и вообще эту работу бросил. Но эту школу я прошел, это самое главное. Надо было тоже потаскать бобины, повертеться, покрутиться. Нельзя сказать, что я полностью неподготовленный пришел, но, конечно же, профан. Эти аппараты SVHS. И вдруг я вижу, что я снимаю сегодня на телеке, сегодня монтирую, а завтра в эфире не 10 минут, которые я полгода делал, а 20-30. Я понял, что это телевидение это мой темп. Да. И все, я ушел на телек. Конечно, я рано ушел с КТК, подумал, что я сам все смогу. Я начал организовывать проекты, сам организовывать команды, много раз накалывался, но потом снова что-то организовывал. В общем, я стал жить на подножном корму. И пришло время, за все брал налом, тогда безнала не было. Просто мне давали за какой-то проект наличными, я его делал, сдавал и все.

О Галине Леонидовне Кузембаевой

КОРР: А с Галиной Леонидовной Кузембаевой как Вы познакомились?

В 87-м году я понял, что так нельзя и у меня как-то все время пересекались пути с Галиной Леонидовной. Я тогда пошел к Галине Леонидовне, и она сказала: «Давай!» и началась целая эпопея. Я тогда понял, что один не выживешь. Я считаю, что Галина Леонидовна – учитель. Она учитель понимания профессии, человеческого понимания, точного чутья. Это школа общения и работы. Через Галину Леонидовну прошли все, все лучшие, которые сейчас работают, прошли школу «Гала ТВ». Все прошли эту школу, кто сейчас понимает забытые и забываемые, к сожалению, азы настоящего телевидения. А сейчас азов нет. Знаешь, сейчас учат второе поколение те, которые сами ни хрена не знают. Поэтому профессия уходит, и все, начинается, как кто хочет, так и пляшет. С одной стороны может быть это новый язык какой-то, а с другой стороны — азы есть азы. Это я точно знаю. Ладно, дело не про это, дело про Галину Леонидовну, которая потихонечку давала мне расти, такого у меня никогда в жизни не было. Знаете, у меня отец в свое время счастливый человек, работал, таким образом: делал два фильма для себя, ему давали госзаказ, а он что хотел то и делал. А, нет, один фильм — госзаказ он делал, заказной фильм, а два фильма ему государство давало делать, как он хотел. И он делал, что хотел, и он получал призы. А Галина Леонидовна по проектам мне разрешала делать все, что я хочу. И поэтому я, не зажимаясь ничем, но, понимая, видя, что меня понимают, я рос. Потому что это действительно была школа ежедневная со многими проектами. Сегодня ты одно делаешь, завтра ты делаешь другое, сегодня и завтра ты делаешь одно и другое. По полной программе. Но самое главное, что абсолютно интересный и неординарный подход к заказу, и люди были классные. Я всегда, например, рассказываю историю, у нас есть замечательный оператор Анатолий Валуйский. Когда мы работали на «Гала ТВ», у нас была машинка — «Дэу», «пирожок» такой. У нас Толик Валуйский падал в нем два раза. Он всего два раза падал и два раза падал с разными шоферами и командами. Только один раз он падал, когда сидел — с левой стороны на него упала камера, а в следующий раз он перевернулся на ту же сторону, только сел с другой стороны. Значит, он упал на камеру. И Толик Валуйский говорит: «Лучше падать так, чтобы камера падала на тебя, а не ты на камеру». В общем, есть у меня такая байка.

Мы смотрели за самым передовым телевидением, старались где-то подражать, старались делать свое. И я помню, я уже был главным режиссером получал 500 баксов, по тем временам очень хорошая зарплата. Вдруг я получаю 200 или там 150. Я бегу к Галине Леонидовне и говорю: «Галина Леонидовна, что такое? Почему 150? Я вообще главный режиссер, получаю 500 баксов». А она говорит: «Ты пил, дорогой мой». Я говорю: «И что, что я пил? Я что-нибудь сорвал? Что-нибудь не сделал, у меня эфира не было?». Она говорит: «Ничего не знаю, ты пил». А я злой, говорю: «Что это за частная лавочка?!». А она говорит: «А это и есть частная лавочка, а я в ней директор. До свидания».

Через некоторое время — мой фильм «Моя Астана». Галина Леонидовна вызывает жюри из Праги, они сюда приезжают, показывают мой фильм, его принимают на Пражский фестиваль. А после я вдруг узнаю, что еду не я. Я прихожу к Галине Леонидовне: «Почему не я еду?», а она говорит: «Нет, Игорь, представляешь, ты пьешь, как ты поедешь представлять нашу родину? Это первый раз из нашей страны приглашены люди на крупный фестиваль «Злата Прага», а ты пьешь, извини, но поедет другой человек». В общем, таким образом, она отбила у меня охоту пить вообще на многие года. Этому сопутствовала и содействовала только она. Но главным образом она мне помогала.

Про Бутю

Как-то, опять-таки через Галину Леонидовну, она меня познакомила с Булатом. Мы уже были с Булатом знакомы, потому что, когда он купил ручку президента, мы делали с Волковым первый фильм про него. А когда зашло дело про передачу «Собственное мнение», Булат захотел его вести сам и показать свою позицию. Галина Леонидовна просто передала этот проект мне. И вот с тех времен, это было лет 6 назад, да, 2001 год был, Булат стал мне старшим другом. Мы многое с ним вместе прошли. Я должен сказать, он всегда корректен, абсолютно всегда, все понимает, все видит. Иногда конечно своими бзиками, со всеми делами, но все равно — по-человечески. Бывает все, но при этом всем он остается старшим другом. Он всегда относится с абсолютным пониманием ко мне, точно так же отношусь к нему я и много людей, которые знают по-настоящему Булата. По настоящему где-то ему помогают, по настоящему где-то он помогает. Я считаю, если тебя попросил Булат, то я, например, не могу отказать. Я не смогу, потому что он настоящий, настоящий человек.

Знаете, я вот сейчас расскажу не про то, как он начал бизнесом заниматься. Мы с его семьей недавно делали поздравление, ему было 50 лет и Гуля, дети попросили что-нибудь сделать. Меня попросили просто подкорректировать какие-то моменты. Мы стали разбираться, когда и что с Булатом произошло. Ну, подарок же, надо понять, что дарим. И была такая интересная история, мне ее Гуля рассказала, про Булата. Когда покупали ручку президента, все транслировалось в прямом эфире. И они, с семьей, зная, что Булат там, они смотрели. Продавали много вещей, и вдруг продают ручку президента. Они говорят: «Какой-то идиот начинает покупать ручку, сначала 100 тысяч, 200 тысяч, потом доводит до миллиона». И они думают: «Надо же, какой больной купит эту ручку за миллион?». И вдруг выходит их папа — Булат Абилов. И Гуля говорит, что это для всей семьи был шок. Вот недавно его друзья Смагулов Нурлан и еще многие, там Еркен Калиев, Баталов Райымбек, говорили, что они всегда в бизнесе смотрели за его шагами. Это сейчас Булат ушел из бизнеса в политику. Но никогда не могли догнать его по пиару, по всем делам. А как перегнать, если человек берет и пишет на ракете «Butya», и она взлетает? Кто купит ручку президента? Кто первый побывает на «Поле чудес»? Кто первый пригласит Пугачеву, чтобы она приехала и пела у него на свадьбе и чтобы все знали, что они друзья? Самое главное, что у Булата всегда крепко сидит его личностный вариант. А мы очень много с Булатом ездили по стране, и здесь, конечно. Я всегда видел, что он удивительно собран. Вот это удивительная черта. Если я собираюсь, когда припечет, то он всегда собран.

Тася РЕЙВ