Будни Казахского радио.

Я пришла после университета по распределению. Поскольку мое место было занято на Казахском радио, мне пришлось поработать больше полугода секретарем у директора радио. И я тоже поэтому познакомилась со всем коллективом — сразу со всеми особенностями «мадридского двора»: так мы называли, потому что тогда директора радио звали Мадрид Жунысбекович Рысбеков. Было в целом очень интересно. Во-первых, это была когорта советских журналистов — таких вот зубров что называется, высокопрофессиональных, которые, конечно, делали, может быть, что-то, переступая через себя, через свои внутренние принципы. Но на самом деле это были профессионалы своего дела. Казахское радио того времени мы слушали практически целые сутки: ты вставал в 6 утра с гимном Казахстана и Советского Союза; шел под «Пионерскую зорьку» в школу; возвращался — в эфире программа «Урожай». Эта программа «Урожай» меня преследовала все школьные годы, потому что мы тогда боролись — Казахстан — за очередные миллиард пудов зерна и так далее. Когда я пришла на радио, я увидела тех людей, которые делают эту программу «Урожай». Оказалось, что это талантливые и чудесные журналисты. Был Юрий Филиппов, царство ему небесное, — он уже ушел в прошлом году. И вот он делал совершенно потрясающие репортажи, объездил всю страну, все колхозы, всю целину. И в этих репортажах, не смотря на вот эти рапорты о колхозниках, о комбайнерах и так далее — там все-таки были характеры, люди. Потом радио — это гораздо лучше, мне кажется, телевидения средство коммуникации. Потому что это более искренне, более такой интимный метод общения. Потому что человек гораздо больше может раскрыться перед микрофоном, чем перед камерами, мне кажется. И вот эта программа «Урожай»… Конечно, я пришла — как раз там программа была еще в полном рассвете, это 1987 год, хотя, уже, так сказать, началась Перестройка. И я попала в результате после полугодового опыта работы секретарши в Детскую и молодежную редакцию Казахского радио. Это была, конечно, такая элитарная редакция, потому что все там были такие молодые, задорные, талантливые. Лидером нашей редакции, главным редактором была совершенно неприступная талантливая красавица Лариса Воронина -дочка известного очень фотографа Иосифа Будневича. И, конечно, это была колоссальная школа выживания в коллективе, потому что, конечно, что уж греха таить, как в любом творческом коллективе там шла борьба за выживание, за лидерство, за творческую состоятельность — и это было довольно сложно. И вот эта Детская молодежная редакция состояла из двух отделов — молодежного и детского. И детский отдел возглавляла совершенно потрясающая, замечательная, талантливая писательница детская Генриетта Кан. Она, к сожалению, тоже ушла из жизни. Она писала замечательные сказки, делала чудные передачи детские.

Вот, казалось бы, что можно было интересного сделать в то время? Ну, уже началась, я говорю, Перестройка, но еще была так называемая цензура лито. Это был такой отдел, в котором сидели две тетушки, покрытые всё время платками, как будто им было холодно. Но при всем этом были они совершенно простецкие. У них был глаз-алмаз: они очень сильно сразу моментально улавливали, что не так в программе. То есть, у них был целый список того, чего нельзя было никогда упоминать в программе: какие фамилии, какие предприятия. Например, я приехала, сделала несколько репортажей на несколько передач из горда Приозерска. Так вот, оказывается, город Приозерск нельзя было даже упоминать в эфире, потому что такого города официально не существовало. И мне всё там выбрали, вычистили. И они сразу видели, они очень быстро могли прописать, сколько им надо было просмотреть программ за один день, чтобы это все пустить в эфир. Потом ставят такую печать лито – то есть, прошел цензуру. И они всё это ловко делали.

Так вот, при той цензуре были еще такие ура-патриотические и пропагандистские программы. Была Детская молодежная редакция, которая уже пыталась перестаиваться и делать какие-то интересные вещи. Мне поручили делать программу «Компас». Это программа для старшеклассников или, как говорил один из наших дикторов, который начитывал в эфире, — программа для «страшнокласников». А я пыталась тоже что-то такое придумать интересное — все-таки тут уже были какие-то новые веяния. Мне очень нравились молодежные рок-группы, и я пыталась обязательно засунуть в эфир, допустим, «Наутилиус-Пампилиус». Я помню, мне однажды чуть не сорвали передачу с эфира и требовали, чтоб я немедленно убрала эту песню из эфира.

КОРР: Какую именно, не помнишь?

Л.К: «Скованные одной цепью», естественно. И «Браво» тогда, конечно, было на взлете, и мы пытались это все вставить в эфир. Потом пошли… Тогда же были запрещены в эфире, просто невозможно было представить себе The Beatles, Led Zeppelin, Deep Purple, Pink Floyd. А тогда уже давали послабление, и ты мог фоном как-то дать эту музыку. И мне принесли пластинку — Женька Бычков там постарался — принес какие-то записи, пластинки, и мы периодически в программу для старшеклассников включала эти записи. Ну, естественно, программа «Камертон» Женьки Бычкова — это была супер-популярная программа по воскресеньям. И Женька тоже пытался со временем включать музыку все более серьезную и ту, которая раньше запрещалась. Женька Бычков — мастодонт рок-музыки. И помню, приехал «Ласковый май» на гастроли – он тогда популярный был, в конце 80-х-начале 90-х. И меня что поразило — Женька идет и записывает с ними интервью. Я говорю: «Женя, как же ты можешь?! Рок-музыка хорошая, серьезная музыка, серьезный уровень — и ты идешь, пишешь интервью с каким-то ужасным «Ласковым маем». Но Женька Бычков же был страшно мудрый, умный, и он мне сказал: «Ну, они же популярные: надо же в эфир выдавать то, что любят слушатели, на потребу публики». И было достаточно интересно: в эфире прозвучала какая-то жуткая группа «Ласковый май» с таким, достаточно большим интервью.

Ещё мне помнится, работала с нами в редакции Джамилька Байканова. Её программа получила 2 место на Всесоюзном конкурсе молодежных радиопрограмм. И была совершенно потрясающая история. Джамилька увлекалась астрологией (кстати, она сейчас очень известный астролог) и всякими мистическими вещами. И тогда, если помните, Кашпировский, потом Чумак – и все «заряжали» воду. А Джамилька в свое время с Кашпировским, еще когда он не был известным, записывала интервью. Она на этой теме очень сильно поднаторела и сделала однажды программу про полтергейст. Представляете, к нам в редакцию позвонила одна семья из семейного общежития и сказала, что у них завелся «барабашка». Джамилька взяла какого-то сотрудника научного института и пошла изучать это явление. Действительно, приходит, говорит: «Представляете, точно полтергейст. В одно и то же время вечером, значит, он начинает стучать где-то по стенке или по потолку — непонятные звуки — в общем, что-то потрясающее! Я буду делать программу». Она с этим ученым ходила неделю, караулила этот полтергейст, они его записывали. В общем, записали интервью со всеми соседями, которые были жутко обеспокоены, озабочены. А семья что из себя представляла: мама и маленький мальчик — ему лет 7-8. И мама была тоже страшно испугана — она говорит: «Мы не можем жить больше в этой комнате, это невозможно. Вы представляете, это каждую ночь!. Этот полтергейст — просто мы все уже в неврозе, мы просто не можем здесь жить». И вот однажды в очередной свой рейд Джамилька с этим ученым вышли на балкон покурить. Вдруг они видят, как вот этот мальчик маленький, который лежит и вроде как спит, он начинает очень ловко отстукивать пяткой в стену. И так очень ловко, знаете: тык-тык, пяткой прямо. И вот этот полтергейст — по стенам у них идет звук. Они зашли: что такое? Тут последовало разоблачение, скандал. Но она все-таки сделала эту передачу. Передача получается потрясающе-социального значения. Оказывается, эта женщина молодая с ребенком в этом семейном общежитии, одна воспитывала ребенка, и ей было так сложно жить. И она так хотела улучшить свои жилищные условия и уйти из этой маленькой комнатушки в этом жутком семейном общежитии где-то в микрорайоне, что она придумала эту идею. Она знала, что тогда очень моден был полтергейст, придумала эту штуку и ребенка научила стучать. Может быть, ребенок сам умел хорошо стучать пятками: она этим воспользовалась, и получилась такая история. Эта женщина думала, что радио сделает передачу про полтергейст, про то, как они там просто уже не могут жить, и их переселят в нормальные жилищные условия. И вот Джамилька сделала такую очень щемящую социальную программу, и эта программа на Всесоюзном радио заняла 2 место. Джамильку там наградили. В общем, мы были жутко за неё рады и счастливы — вот такая история.

Потом помню эру прямого эфира — конец 80-х-начало 90-х: это съезды депутатов в Москве, какие-то проблемы подростков и молодежи. И мне очень нравилось всегда работать в прямом эфире, потому что это такой накал, такая драматургия, и это такая правда, честность. Такие эмоции, которые невозможно, конечно, записать заранее и передать через пленку

КОРР: Сажи, а ты не по мнишь, случай с полтергейстом — это в каком году было ориентировочно?

Л.К: Ну, ориентировочно, это было где-то в году 88-м, я так думаю. И тогда существовал Комсомол же: у нас была передача «Комсомольский совет товарищей» — ее вела моя подруга Айгуль Молдабаева. И мы с Комсомолом активно дружили, практически каждый раз ходили на проверку в ЦК Комсомола, который находился на Комсомольской улице — ныне Толе Би. И однажды, когда уже Перестройка была… Вы помните, началась борьба, например, с проституцией, с алкоголизмом — вот этот вот «сухой закон». Нас направили в ряды комсомольские: надо было осветить это все в репортажах. Я попала в рейд по медвытрезвителям, а Айгуль Молдабаева попала в рейд по проституткам. Рейд по проституткам проходил во главе с заместителем секретаря ЦК ВЛКСМ (не помню сейчас его фамилии). И Айгулька мне рассказывала, что задача была — пройтись по ресторанам. Она вот с этим «Репортером»… А «Репортер» — это такой был магнитофон довольно большой, тяжелый, с микрофоном, назывался «Репортер» венгерского производства. И вот нужно было незаметно с этим микрофоном, с «Репортером» ходить и записывать все, что увидит комсомольский вожак и группа по проституткам. Она говорит — мы пришли в гостиницу «Алма-Ата», там ресторан «Иссык». И комсомольский вожак сказал: «Так, ребята, думаю, ради интереса дела нужно снять комсомольские значки. Но предлагаю пристегнуть их с обратной стороны лацкана пиджака, чтобы мы продолжали оставаться комсомольцами даже здесь, в этом злачном месте». Сняли комсомольские значки и пошли искать проституток. Нашли, конечно, каких-то девушек, задержали… В общем, Айгуль записывала душещипательное интервью — почему они этим занимаются. А нам достался медвытрезвитель. Я впервые там побывала — тоже меня впечатлило. И репортаж был такой, что вот эти работники медвытрезвителя… Причём, я была в полной уверенности, что вот такой заботой действительно обволакивают там всех посетителей, потому что никогда до этого не бывала в вытрезвителях. Они все были в белых халатах – полицейские, милиционеры тогда были очень такие вежливые.

И я помню, как врач вытрезвителя рассказывала: «Они мне, как дети: вот, думаешь – ну, пришел, напился, а тебя же жена ждет. Ну, думаю, как же так? Ладно, пойду ему чаю согрею, дам таблетку, уложу». И вот у нас был такой репортаж: знаете, вытрезвитель образцового содержания Ауэзовского района. Совершенно потрясающий, конечно, был репортаж. А люди там в полутрезвом состоянии нам, конечно, рассказывали, как они докатились до жизни такой. Так что у нас была практика еще та.

Что утратило радио.

Хотелось бы отметить, что, конечно, Казахское
радио – это был прежде всего потрясающий профессионализм. Такого радио сейчас
уже нет, и это очень жалко. Мы его потеряли, и я надеюсь, что мы его все-таки
восстановим со временем. Потому что при всем при том, что были какие-то дурацкие
передачи или какие-то нудные, ненужные – наряду с ними были и передачи, которые
были обращены к душе человека, к его совести и просто они создавались для того,
чтобы человек был лучше, глубже. Например, я не понимаю, почему бы сейчас не
сделать или не восстановить вечернюю сказку для детей по воскресеньям или по
субботам. Это был действительно мини-радиоспектакль, в котором принимали участие
актеры Русского драматического и Казахского драматического театров. И они
рассказывали сказки, и это все разбивалось на роли. Я обожаю форму
радиоспектаклей, и в советское время это была очень популярная форма на радио,
как на всесоюзном, так и на казахском. Например, Станислав Малозомев, который
больше известен по программе «Все, кроме политики». Он потрясающий автор
радиоспектаклей, и мне очень жалко, что он не может, может быть, этого делать
сейчас на радио. Ведь в нашей же детской молодежной редакции была такая
программа «Эврика», которая состояла в том, что взять какой-то закон там физики
или математики из школьной программы, или какое-то литературное произведение, и
об этом законе физики рассказать с помощью придуманных литературных героев. За
полчаса или за 20 минут тебе становился абсолютно понятен какой-то очень сложный
закон физический. Благодаря тому, что какие-то там пираты, ёжики, зайчики
рассказывали, как можно этот закон применить в жизни. Я тогда читала эти
малоземовские радиоспектакли, которые он очень ловко писал каждую неделю и была
поражена, откуда у человека столько фантазии и столько умения, и такая
оперативность вникать в эти образы, целые спектакли, постановки создавать со
своей драматургией. И потрясающе, конечно, было то, что мы знали всех актеров
Лермонтовского театра, всех звезд тогдашних. Они все приходили и им очень
нравилось работать на радио, потому что это дополнительный заработок, да и
просто было интересно. Это был дополнительный источник для самореализации. Они
мало того, что вели программы — они участвовали в этих радиоспектаклях. И мне
очень жалко, конечно, что эта форма утеряна. Надеюсь, что на каналах в архиве
все это сохранилось.

ТНН – телевизионные неофициальные новости.

Я не у самых истоков стояла, потому что у самых истоков стояли Денисов Игорь и Андрей зубов. И Женька Сакенова пришла первая: ее высмотрели где-то в «Аккушке» насколько я помню вот и пригласили ее вести программу. Они ушли из радио в какой-то один момент с радио. И Андрей, и Игорь — мы работали в одной редакции в конце 80-х-в начале 90-х. Потому что уже случился путч: я помню, все бегали по этажам Казахского радио и говорили: господи, что теперь будет! Что теперь будет! Что теперь опять все прикроют закроют. В общем, все были в шоке, не знали, что делать, и, по-моему, в это время как раз Игорь с Андреем ушли. И в один прекрасный день они ко мне позвонили и говорят: давай приходи к нам работать в телевизионную программу. Для меня, честно говоря, особо никогда не влекло телевидение, и я думала: как же я уйду с радио — я вот тут так долго и упорно пыталась себя как-то реализовать, показать. Ну, в определенный момент все-таки пришла и в общем-то не пожалела. Потому что у нас такой сложился квартет: Андрей, Игорь, Женька и я . И это было, конечно, страшно интересное время, потому что это была первая программа, которая говорила человеческим языком – простым, ясным и в то же время совершенно литературным, грамотным. И программа, которая рассказывала о вещах, которые реально интересны человеку. Я помню, в тот день, когда я пришла в первый раз на программу, был страшный град — это была весна.

КОРР: Может быть, ты и дату точно помнишь?

Л.К: Дата — 1991 год, это было весной. Ну, я даже не знаю, в моей трудовой книжке записано, конечно. Значит, был град. И вот я помню, Андрей сделал какой-то интересный репортаж о том, сколько градом побило овощей, сколько город недополучит овощей – помидоров, огурцов, чего-то еще. Вот понимаете, разница: буквально несколько дней назад я работала в государственном СМИ, и там бы это передали без особых деталей — без самых важных деталей для человека, слушателя, зрителя; и как здесь это было сделано. Это действительно всех волновало. Вот град был сумасшедший, и он действительно нанес большой урон. Ну, какие-то вещи, которые важны для человека в его повседневной жизни — и ТНН об этом начинали рассказывать. То есть, и сюжетов было гораздо больше, и возможности рассказать о какой-то реальной человеческой жизни, чем на официальном государственном телевидении. Что касается репортажей — приходилось бывать везде. В то время, конечно, не коммерциализировано было настолько телевидение. И если люди звонили нам и говорили — сделайте репортаж, у нас беда – например, нас затопило или у нас там что-то на предприятии случилось, то мы ехали, делали, и никто за это деньги не требовал, даже и в мыслях у нас такого не было. Конечно, после наших репортажей, если мы кого-то задевали, бывали неприятности. Изя Эйнехович Федель, директор КТК — он как человек такой неконфликтный, старался избегать. Как человек старой советской закалки, который работал всю жизнь на телевидении, знал, как обходить все эти колеи, он приходил к нам и говорил: «Ребята, ну, давайте как-то эту тему обойдем, как-то ее так повернем. Зачем ссориться с людьми…» и так далее. И вроде нельзя было с ним поспорить в этом плане.

Несравненная Загипа Балиева.

Я помню, тогда полным ходом шла приватизация и у меня был сюжет, который поссорил меня со многими моими знакомыми. Была приватизация магазина «Школьник». Точнее, в то время Нуркадилов, который был мэром города, он пытался его под себя приватизировать, честно говоря. А Загипа Балиева тогда работала у мэра нашего юристом главным в акимате, и она ему в этом активно помогала. И мы сделали сюжет о том, как сотрудники магазина «Школьник», который находился на Ленина (сейчас там какой-то другой магазин находится), выше Сатпаева, они начали голодовку. И я сделала лично ряд репортажей. И, конечно, обратила на себя гнев некоторых представителей городского нашего акимата. А самое интересное, что они все мне рассказывали о том, что юрист акимата Загипа Яхьяновна такая сякая, она вот так все это подвела, так закон повернула, что не придерешься. Точнее, они мне рассказывали, что она такая-сякая, поэтому Загипа Яхьяновна мне представлялась в образе какой-то вообще ведьмы. Я думаю: господи, что же это за женщина, которая может так вот под мэра работать, не смотря на законы совести и все прочее. И поехала я в акимат записывать Загипу Балиеву. Но она меня так очаровала — она была потрясающей тогда красавицей. Она и сейчас красивая женщина, но тогда она была молодая, с великолепной черной копной волос, и она так умно и обаятельно это все рассказала, что я вышла из кабинета и думала: господи, как же теперь делать этот репортаж дальше? Тут своя правда, там своя правда, понимаешь ли. Вот что значит уметь общаться и быть публичным человеком – таков мой опыт общения с Загипой Яхьяновной. В результате мы все равно сделали репортаж в пользу «Школьника», в результате чего у нас потом были неприятности.

На тему колготок.

А еще я помню — такая интересная была штука. Действительно, программа ТНН была очень популярная: нас смотрели. Было 1 апреля, и мы думали — какой такой репортаж сделать прикольный, чтобы немножко посмеяться, немножечко подшутить. Думали мы думали, и придумали такую штуку. Тогда, знаете, в советское время и позже немножко была такая поговорка среди девушек и женщин: мечта советской женщины или девушки заключается в том, чтобы надеть не порванные, целые колготки капроновые под брюки. Потому что на самом деле хорошие колготки были дефицитом. Тогда были немецкие, чешские колготки, а советские были совершенно ужасные. И они, естественно, часто рвались, они были все время шиты-перешиты, и обычно зашитые колготки надевали девушки, женщины под брюки, чтобы не видно было. А целые они хранили навыход. И тема колготок была страшно популярной. И мы придумали такую вещь. У нас была трикотажная фабрика имени Дзержинского, которая находилась на Маметовой и Сейфуллина. Она что-то какой-то трикотаж делала, и мы объявили перед 1 апреля, что фабрика Дзержинского объявляет акцию: «Приносите двое рваных колготок – получаете одни целые». И начиная с 8 часов утра вас ждут возле проходной этого предприятия. Что было на следующий день! Господи, мы с руководством этого предприятия пережили жуткий скандал. Они совершенно справедливо возмутились, потому что на утро там стояла огромная разъяренная толпа женщин с колготками, и они что-то требовали от охранников. А там кто-то, может, не посмотрел эту программу, но никто ничего не знал — что за колготки. Женщины, естественно, справедливо требовали обменять им колготки, как мы передавали в ТНН. Это был ужас, конечно, потом мы дико извинялись перед нашими телезрителями. Мы сказали: 1 апреля никому не верь. И перед руководством фирмы Дзержинского. Но таков был эффект нашей программы.

КОРР: Вообще-то по сегодняшним меркам это пиар хороший.

Л.К: Для фирмы Дзержинского да. Сейчас, наверное, такое можно было бы кому-нибудь предложить, придумать такую акцию действительно.

Алма-Ата проектных институтов.

Хочу еще немного рассказать о наболевшем. Конечно, нет той Алма-Аты, которая была в годы нашей юности, в 70-80-х годах. Как мне казалось, тогда большую часть населения составляли так называемые ИТР. Это к проектным институтам относится. Алма-Ата была полна проектных институтов, и мне казалось, что население города представляет собой категорию людей, которые работают в научно-проектных институтах, то есть, нтеллигенция. Это такой класс людей, которые увлекались литературой, подписными изданиями, музыкой и театральными постановками. Вот когда приезжал Большой драматический театр Товстоногова, ленинградский большой драматический… Я тогда училась в 9 классе — это был 79 год — мы стояли в очередях ночами. Меня даже родители отпускали. Мы стояли ночами в очередях за билетами.

КОРР: БДТ я помню прекрасно…

Л.К: БДТ, да. Была такая тяга к искусству, к культуре – и, конечно, мы ходили и в «Лермонтовку» постоянно, была постоянно такая культурная оживленная жизнь. Приезжали очень многие звезды, начиная от Высоцкого – опять же «Таганка» — и все всё время бегали толпами за этими билетами, стояли, оккупировали все дворцы культуры. Творческие встречи были популярны вот этих вот людей на предприятиях, в этих институтах. И вот этой Алма-Аты уже, конечно, нет, и мне кажется, возможно, это естественный процесс. Интеллектуальный культурный общий уровень такой – он снизился, конечно, в Алма-Ате. Алма-Ата сейчас — это такой предпринимательский мегаполис больше. Конечно, пытается наш Имангали Нургалиевич вернуть былую славу культурной столицы и так далее…

Чимбулак, который мы потеряли.

Что у меня еще наболело — это Чимбулак. Чимбулак — это была спортивная база, на которую ездила элита. Но элита не в том понимании, как сейчас катаются на Чимбулаке – бизнес-элита и полуолигархическая. Я вот катаюсь на лыжах с 1983 года. Ты приезжал на Чимбулак, и там ты мог встретить элиту научную, научно-исследовательскую всего города Алма-Аты и даже всего Советского Союза. Космонавты приезжали, приезжали доктора наук — вот такой контингент катался. Поскольку это было достаточно дорого, я заработала на лыжи путем уборки в школе, ночной няней в детском саду. Я заработала себе этот комплект дорогостоящий — польские лыжи, югославские ботинки. И училась кататься на Чимбулаке под руководством все тех же кандидатов, докторов наук физических, математических, биологических — каких угодно. И тогда все это было очень романтично: мы все с этими лыжами. Вот у меня сейчас сын спрашивает: «Мама, а как же вы там с лыжами тащились через весь город?» Да, я брала лыжи, выходила из дому, шла на трамвай, доезжала от Коммунистического-Маметовой на трамвае до базара, шла через базар с этими лыжами, с ботинками, с рюкзаком. Доходила до конечной «шестёрки», там на 8 марта и Горького садилась на «шестёрку» — там таких уже, как я, было несколько человек. Мы ехали, наше количество увеличивалось на Ленина-Абая, потому что там была еще одна такая крупная остановка лыжников, и мы все добирались до «Медео». Это было очень рано — надо было выйти в 6 или в 7 утра, чтобы попасть на Чимбулак. На «Медео» ты подходил к стадиону — там уже стояла большая толпа лыжников-любителей, и все ждали «ГАЗ 66»: тогда на Чимбулак можно было попасть либо пешком 5 километров пройдя, либо на «ГАЗ 66». «ГАЗ 66» приходил. А все стояли, мирно разговаривали, обсуждали какие-то культурные новости, какие-то горнолыжные снасти обсуждали — кто что купил, где что можно обменять, и так далее – девушки, парни. Но как только подъезжал «ГАЗ 66» — он мог вместить только определенное количество народу — тут все забывали про правила приличия, и все начинали атаковать, оккупировать этот «ГАЗ 66». Сначала кидали лыжи — как дрова их бросали, — потом садились сами кое- как, друг на друге. Тут уже девушка-парень – неважно: тебя никто не пропускал: главное было занять это важное место. И на «ГАЗ 66» ты добирался на Чимбулак. Когда тебе не везло, ты брал лыжи и шел 5 километров пешком. Приходил на Чимбулак, а там, например, накануне выпал снег, а ретрактов тогда не было. Тогда что делали? Тогда всех абсолютно ставили «в лесенку», и все дружно «лесенкой» вытаптывали склон. И только потом катались — такой был непреложный закон горнолыжников, и вообще была такая интеллигентная добрая обстановка. Сейчас, конечно, когда я приезжаю на Чимбулак… Я перестала любить Чимбулак только потому, что, во-первых, там отвратительный сервис. Даже это, наверное, второе. А главное – то, что там совсем другие люди катаются: это уже «хозяева» жизни, это уже никакие не «Mladost» и не «Polsport» — это уже там шикарное обмундирование, которое мне и не снилась, и в общем-то многим тоже. Это уже вот это хамское отношение, когда мне все можно; это уже абсолютно если человек не умеет кататься, а он уже несется, и плевать ему на всех — и на детей, которые бедные здесь, маленькие, учатся. И, конечно, тот Чимбулак мы потеряли. А самое обидное, что вот эти кандидаты, доктора наук – конечно, половина из них уже, наверное, ушли. Но я знаю очень многих людей, которые прекратили заниматься горнолыжным спортом потому, что им просто это не под силу финансово. Это очень дорого стало. Конечно, может, кто-то пробует ездить в Киргизию, кто-то там на подъемники самопальные, но того Чимбулака, который был, увы, уже нет.

КОРР: То есть, ты хочешь, чтобы тебя услышали и, может быть, городские власти какие-то шаги в этом направлении предпримут?

Л.К: Я так относительно знаю, что творится на Чимбулаке сейчас: они будут делать международный курорт, и это тоже очень хорошо Потому что я была на курорте, допустим, австрийском: если будет так, как на австрийском курорте — это будет замечательно. Просто я, наверное, ностальгирую по той публике, которая каталась на Чимбулаке.

КОРР: А какой год был, когда ты покупала югославские ботинки и так далее?

Л.К: Это был 1983 год. Я начала кататься и каталась, когда училась в университете. Самая мечта тогда была для «чайников»-горнолыжников — это устроиться на судейство. Проводили же соревнования постоянные горнолыжные, Чемпионат Советского Союза. Если ты попадал на судейство через Спорткомитет (надо было в Спорткомитете зарегистрироваться) и тебя включали в судейскую коллегию, то твоя функция заключалась в том, чтобы стоять на трассе во время соревнований горнолыжного, например, скоростного спуска и замерять время, в которое прошел через фишку спортсмен. И поправлять фишку, если он ее снес. Мороз ли там, солнце и так далее, но за это ты катался бесплатно на Чимбулаке, целую неделю жил бесплатно в гостинице. Чем я и занималась в свободное от работы время .

Леон КОСТЕВИЧ