#1483

Визиты вождей.

Для меня Алма-Ата – это, в сущности, уже родной город, потому что я живу здесь с 1956 года. И, естественно, я целиком и полностью идентифицирую себя с этим городом. Насчет событий — событий было много разных, так сразу не скажешь. Но были, не преувеличивая, исторические: например, приезд Хрущева сюда на празднование сорокалетия Казахстана — это было в 1961 году. Значит, тут любопытен такой момент. Официально празднование должно было проходить в 1960 году. Ну, Никита Сергеевич — человек своеобразный, скажем так: в 1960 году был неплохой урожай, и он сказал: «Нечего сейчас праздновать, надо урожай убирать. Перенесем на следующий год». Вот он приехал сюда в 1961 году. Я хорошо помню, как я стоял у «Детского мира» в толпе других любопытствующих. Машина с Хрущевым и Кунаевым медленно, значит, шла мимо нас, мимо публики, ждущей его там в течение 2 часов — это было под вечер уже. Дай бог память, по-моему, в августе это было 1961 года. Стоя они ехали. И вот мне запомнился Хрущев — это один раз я его увидел, и этот человек у меня не выходит из памяти — его глаза потрясающие, сверлящие, совершенно такой взгляд. После этого мне стало понятно, почему ему давались любые на сегодняшний взгляд довольно безумные проекты. Потому что человек был огромной воли.

КОРР: А помните визит Брежнева в Алмату?

И.Г: К сожалению, я его видел только один раз, когда они ехали возложить цветы там в Парке панфиловцев у этого мемориального комплекса. И они выехали по Советской на Фурманова. Он ехал в открытой машине, в отличие от Хрущева, который в открытой ехал стоя, медленно. А Брежнев передвигался очень быстро, и в тот приезд машины помчались буквально. Это был, кажется, 1972 год — тогда еще появилась только «Волга» новая. И я его видел мельком, с затемненным стеклом. У него было, может, из-за стекла затемнённого, землистое такое лицо. В следующий раз он приезжал сюда — это я только по телевидению видел – уже в 1980-м, когда было шестидесятилетие Казахстана, оно отмечалось довольно широко. Его возили на «Медео», там показывали плотину, которая уже к тому времени была. Но я слышал интересные вещи о нем, который в бытность его Вторым секретарем здесь — тогда еще был Пономаренко Первый секретарь, Пантелеймон Кондратьевич, по-моему. Потом Пономаренко забрали сюда — это долго рассказывать, почему им были крайне не довольны здесь. Ну вот, Брежнев остался Первым. И я слышал вот такой интересный рассказ о пребывании Брежнева здесь. Мне часто приходилось ездить в Москву в 80-х годах, в командировку — наше министерство в Москве было — Минхимпром. И в гостинице Постпредства меня судьба свела с преподавателем Семипалатинского мединститута. Он учился здесь в Алма-Ате в 50-х — тогда Брежнев был Первым секретарем. И вот он рассказывает, как он был свидетелем такой сцены. Значит, к старому Дому правительства, где сейчас Институт искусств, возле Почтамта, а до 1958 года там помещался Центральный комитет и правительство. Подъехала машина, (а мой собеседник случайно оказался рядом), открылась дверца, вышел Брежнев из передней — он сидел рядом с шофером. Затем Брежнев подскочил к задней двери, открыл её, а оттуда не спеша выполз Пономаренко. И, мне кажется, что этот эпизод очень хорошо характеризует Брежнева. Это был, я вам скажу, 1954 год.

Я видел здесь Ворошилова в 1957 году — в январе он приезжал сюда вручать Орден Ленина: тогда наградили Казахстан Орденом Ленина. Был яркий морозный день, митинг проходил у Оперного театра. И там была довольно большая толпа, я стоял на Панфилова — она же в площадь упирается. И я близко не мог подойти просто потому, что народу было очень много, но я его видел. Что мне запомнилось — его красное здоровое лицо, лицо здорового человека, который, значит, любит поддать и закусить хорошо и бывает на воздухе. Он выступал, говорил громко, заклеймил агрессоров — как раз в 1956-ом же была агрессия против Египта. Он говорил громко, может быть, даже без микрофона. До меня, к сожалению, приезжал сюда Джавархарвал Неру — известный человек. Он здесь был в 1955 — за год до меня, ездил по городу, смотрел, произвел впечатление на публику. Он еще был достаточно своеобразный, скажем так.

Памятные встречи.

У меня была очень интересная встреча в ту же зиму 1957 года. Здесь, в Консерватории, был преподаватель, профессор — по-моему, Курганов. Они, по-моему, даже какие-то родственники с Померанцевым. Значит, я ходил получать письма на Главпочтамт: мне писали из дому «до востребования». Я когда приехал, я здесь жил полгода один, потом жена приехала. И вот я вышел с Главпочтамта – яркий, морозный день (это, примерно, январь или февраль 1957 года. Выходит старичок и начинает со мной разговаривать, как будто мы знакомы. И он рассказал такую деталь, что он хорошо знал Шаляпина, бывал у него. Это не выдумка. Ну, а о Шаляпине писано-переписано, но он рассказал совершенно уникальную деталь из жизни Шаляпина. Что он, насколько мне память не изменяет, ездил с Шаляпиным по заграничным гастролям. И они где-то выступали, и Шаляпина сопровождали клакеры обязательно. Я очень удивился и говорю: «Артист такого калибра -зачем ему клакеры?» Он говорит: «Нет, не скажите. Это была обязательная принадлежность всех гастролей». Вот что-то он еще мне рассказывал… Тогда в Алма-Ате было множество интересных людей, которые попали сюда еще в те достославные времена, в 30-е годы. К сожалению, я был молод, жил здесь сравнительно недавно и многих не мог знать, о чем сейчас очень жалею. Я мог, например, встретиться с Иткиндом, с Домбровским. Калмыкова я видел чуть ли не каждый день. Он выходил в киоск на Панфилова и Комсомольской

КОРР: А вы не общались никогда?

И.Г: Нет, никогда не общался, потому что я видел, что это человек несколько, мягко выражаясь, не от мира сего. У него был пронзительный взгляд: я его вижу, как сейчас Вас буквально. Мне даже запомнилась вот эта щетина на впалом лице, и этот огромный берет. Был книжный киоск на Панфилова и Комсомольской — очень известный. В городе всего было два их, кажется. Там был книжный это самое киоск «Союзпечати». Калмыков подходил туда, брал пачку газет и шел вверх по Панфилова, окидывая всех острым взглядом. Первый раз, когда я его увидел, — конечно, он запомнился этим беретом, в этом своем оригинальном одеянии. Потом мне рассказали, кто это. Он был такой же принадлежностью города, как памятник Амангельды Иманову, скажем.

КОРР: Это в каком году было?

И.Г: Это было в начале 60-х.

КОРР: Вообще всем, кто видел Калмыкова, я всегда задаю вопрос: а вы общались? – и все говорят: нет, мы не общались.

И.Г: Я вам скажу, он был человек очень закрытый, и он был человек, от которого исходила… может быть, я здесь несколько преувеличиваю, но мне кажется — некая отрицательная энергия. Она не способствовала желанию общаться с ним. Потом но я же все-таки я был тогда молодой, а он уже в годах человек: инициатива должна была исходить от старшего — я же не подойду к нему. Тем более, что тогда это искусство Калмыкова — оно всячески не поощрялось и даже преследовалось. Хрущев почему-то дико ненавидел абстрактное искусства, обзывал всячески. Ну, это переползало, конечно, в прессу все, поэтому интеллигенция относилась либо нейтрально, либо насмешливо к этому делу. И его картин мы не видели, не знали его как мастера. Это была городская принадлежность — грубо говоря, городской сумасшедший. Такие были в каждом большом южном городе.

50-е – самое интересное время.

Самым интересным временем и самым лучшим, на мой взгляд, был конец 1950-х. Это была эпоха. Потому что 1960-е были сильно испорчены хрущевским волюнтаризмом, его прыжками и шатаниями. Это был человек (хотя я о нем очень высокого мнения как о государственном деятеле), удивительного бесстрашия. Но он напортил вот этими своими… А в конце 50-х он еще соблюдал баланс, он еще не бросался чертя голову.

КОРР: Потом сами «шестидесятники» себя скомпрометировали…

И.Г: Тоже, да, и это тоже. В общем, короче говоря, вы уловили четко мои симпатии и привязанности.

70-е — нехорошее время.

1970-е годы в моем понятии — это эпоха глубокого застоя. Явно было видно, что страна катится — особенно в сфере идеологической, нравственной, культурной — страна явно катится вниз по сравнению с предыдущим временем. Кроме того, в это время тут еще наложилось у нас — очень плохо пошло дело в экономике после неурожая 1975-го года. Такая интересная деталь: торговали мясом на улицах. А ведь мяса не было ни до, ни после в продаже. А тут им торговали на улицах — был массовый забой колхозного скота: нечем кормить было, была сильная засуха в 1975-ом. И даже, говорят, что направляли людей в районы ветки ломать на деревьях, пилить — чтобы хоть чем-то кормить скот. И вот после этого наступили большие трудности в снабжении.

КОРР: А сколько мясо тогда стоило, не помните?

И.Г: Мясо стоило 2.20-2.60, потом три с чем-то рубля. Потом оно исчезло совсем — это был краткий период такой. И наложилось все вместе — и продовольственные затруднения, и идеологическая составляющая, и застой в духовной жизни. Я вам скажу одну вещь: я был ярым поклонником, как и вся интеллигенция, журнала «Новый мир». У меня до сих пор хранится уникальный номер с Солженициным – «Один день Ивана Денисовича», который в «Новом мире» был опубликовал в 1962 году впервые. И вот этот журнал в 1975 году, дай бог память, праздновал свое пятидесятилетие. Когда он праздновал сорокалетие в 1965 – это был великолепный юбилейный номер, там такая подборка. В 1975-ом, в полувековой юбилей старейшего советского журнала, флагмана, самого солидного в те времена журнала, они не нашли ничего лучшего, как весь его заполнить стихами за разные годы. Это же безопасно: подбери стихи, можно подобрать любые. Я когда его взял в руки, я хотел выматериться и выбросить его. Это было неприятное время.

КОРР: Пастернака там не было наверняка…

И.Г: О чем Вы говорите! Пастернак не существовал. Это было время нехорошее. Интересное время наступило сразу после смерти Брежнева, но это уже выходит за рамки наших разговоров в Алма-Ате. А в городе чтобы какие-то проекты интересные были, какие-то события происходили яркие или диссидентские – этого не было. Какие-то фильмы я не могу вспомнить особенные.

КОРР: Но вот зато в бытовом плане хвалят: тогда, в 1970-е годы Казахстан
жил лучше многих других союзных республик по заполняемости прилавков и так
далее.

И.Г: Не знаю, не уверен, не уверен. Я думаю, что в этот период – 76-й и 77-й год — после этого неурожая не было ничего. Я знаю, жена из Сочи привезла мясо — она отдыхала в ноябре там. И ей сказали: возьмите, заморозят его, долетим — это было зимой. Представляете: везти откуда-то.

Я тут исследую историю евреев в Алма-Ате, в Казахстане. Вот сейчас мы работаем над темой эвакуации в Казахстан. К моему величайшему удивлению, есть масса документов, которые нигде никогда не цитировались, не использовались.

КОРР: Какой период Вы рассматриваете?

И.Г: 1941-42 годы, когда реэвакуация началась. Так вот, значит, занимаясь историей почти профессионально, я убедился, что на человеческую память совершенно нельзя полагаться. Чтобы давать какие-то характеристики, очень осторожно надо подходить.

КОРР: Те евреи и потомки евреев, которые были эвакуированы в 1940-е годы, они же очень много дали культуре Казахстана и Алма-Аты в частности. Давайте поговорим о 1970-х. Вот Вы говорите, что не было проектов интересных в Алма-Ате – но их и по стране тогда не было.

И.Г: А я и говорю именно по стране.

КОРР: Но, с другой стороны, у нас был свой Жовтис. Опять же, много евреев приезжало сюда знаменитых – Галич и другие.

И.Г: Ну, это были такие приезды, так сказать, эпизодического характера. Я бы не сказал, что они были знаковыми событиями. Предыдущий период – да, это было интересным: действительно, приезжали интересные люди. Здесь постоянно жил Домбровский, был Иткинд, тот же Варшавский Олег Игнатьевич, который ушел рано из жизни — в 1967 году. Его дом был своего рода салоном. А то, что касается после этого — после 70-х – то нет.

80-е: время ожиданий.

Это был период, конечно, интересный, потому что явно чувствовалось, что наступает новая эпоха. Конечно, особенно правление Андропова — это я хорошо очень запомнил. Во-первых, появилась куча анекдотов. Самый был такой, что, значит бьют новогодние куранты, и Андропов поднимает бокал и говорит: «С Новым Годом, товарищи, с новым, 1937, годом!» Это было время ожиданий, безусловно.

КОРР: А цензура была здесь, в Казахстане, слабее, чем в центре?

И.Г: Это правда. Но, опять таки, я это все ассоциирую не с периодом 70-х, на котором вы остановились, либо раньше. Достаточно сказать, что журнал «Простор» — его хорошо знали в Москве, потому что он печатал такие вещи, скажем, как стихотворения Мандельштама. Еще, например, перевели здесь… Был такой очень интересный человек — Юрий Павлович Плошевский. Он был литератор, переводчик, великолепно владел немецким языком. Он перевел Ремарка «Ночь в Лиссабоне». Нигде это не печаталось, а в «Просторе» печаталось. Это было позже — в конце 60-х годов – может, в 1967-ом.

КОРР: Я так понял, что 70-е Вы не любите…

И.Г: Не люблю, потому что там не о чем говорить. Вы меня можете проверить — взять подшивку газет — и Вы увидите, что это были, как Блок говорил, «те годы дальние, глухие, в сердцах царили сон и мгла…» Вот это вполне относиться к этому делу. Плюс к тому еще и жрать нечего было, грубо говоря . С 80-х, я вам скажу так, большой всплеск ожиданий был и просто перемена была с приходом Андропова — я его не идеализирую. Человек этот неоднозначен. Я вам скажу одну деталь, и вы поймете, почему я не хочу о нем говорить, подробно и касаться этой темы. С ним работал Александр Евгеньевич Бовин, в отделе у Андропова, когда Андропов был завотделом ЦК КПСС, и он хорошо знал Андропова.

КОРР: Бовин вёл «Международную панораму»…

И.Г: Да, тот знаменитый первый посол СССР в Израиле. И вот Бовин написал такие воспоминания, которые читаются без отрыва. И там есть такой абзац, что Бовина КГБ или кто там, не помню, в общем, те органы предложили написать об Андропове. Дадут ему материалы все. Но Бовин пишет: «Зная его достаточно хорошо, я отказался». Бовин был человек кристально правдивый — он не хотел грешить против истины. Выходит, он знал о нем слишком много нехороших вещей.

Начало 80-х — оно было сильно омрачено афганской авантюрой. Эти гробы, эти гибели молодых, ни в чем не повинных ребят. Тоже из Казахстана, конечно, туда набирали, ведь первое время туда посылали из Средней Азии в основном, чтобы не сильно отличались от аборигенов. Но, тем не менее, в 1981-82 годах уже чувствовалось, что к концу идёт брежневская эпоха. Брежнев явно же был неадекватен. И если говорить о какой-то вехе, о каком-то переломе, то это, конечно же, Андропов. Большие надежды связывали с этим именем. И он, во-первых, взялся за дисциплину. Появилась такая надежда, что, может быть, будет что-то исправлено. Потому что явно было видно, что неуправляемая страна катится бог знает куда. Эта борьба за дисциплину воспринималась довольно положительно. Хотя, она с нынешней точки зрения проявлялась в глупых формах. Вдруг зайдут в кино и начинают: «А вы где вы работаете? Вы что здесь делаете?»

КОРР: Вот все вспоминают именно это в связи с Андроповым. А Вы помните, чтобы в Алма-Ате так же было — в кинотеатрах хватали и так далее?

И.Г: Нет, я лично не помню. Дело в том, что я работал, у меня была своя сфера. У нас довольно серьезная организация была «Союзфосфор». Нам подчинялись заводы фосфорной промышленности на юге Казахстана: это 3 завода в Джамбуле, завод в Чимкенте, горно-химический комбинат в Жанатасе — комбинат назывался «Каратау». И нам было не до кино: мы были достаточно загружены, потому что в 12 часов дня ты уже напрягался — будет звонить Москва. У них в 9 начинается рабочий день. И потом, я много времени проводил в Москве — все планы там согласовывались. Так что нам было не до бань и не до кино.

Потом это правление Андропова оказалась краткосрочным. Кстати, есть такое распространенное мнение, что он привел к каким-то весомым результатам. Трудно сказать, я не очень верю в это дело, но факт тот, что первое время, особенно до осени 1983-го года, когда уже стало известно, что он болеет, то был какой-то импульс – показалось, что что-то тронулось с места. Потом следующий после него год, 1984, мне запомнился возвращением брежневского застоя. Это был год промежуточный, до 1985-го, который мы уже все хорошо помним — начало Перестройки, приход Горбачева.

1984 год мне запомнился другим. Во-первых, это тоже такой полуденный зной, тишина, отсутствие событий. Кроме одного — у наших соседей в Узбекистане была страшная тряска. Там обнаружились жуткие, дикие совершенно кадровые дела, когда покупали за деньги должность секретаря райкома. Был огромный пленум: там их трясли со страшной силой. Мне привезли оттуда газеты — это не печаталось в центральной прессе, а только в их, узбекской. Ну, и у нас как-то начинались некоторые оживления литературы, вышел фильм «Агония» в 1983 году, что-то печаталось, начиналось какое-то оживление.

Перестройка.

1985-й — тут уже это уже совсем другая эпоха, это всем нам слишком хорошо известно, это первые годы Перестройки.

КОРР: А Казахстане как это всё происходило?

И.Г: Здесь все в смягченном виде. У меня есть своя теория на этот счет. в Алма-Ате нравы мягче, люди мягче потому, что здесь не было в обнаженном таком виде ни войн, ни революций, не было оккупации. Оккупация несет обязательно всю муть, весь мусор, всю пену подымает. При новом строе обязательно появляются те, которые сводят счеты с прежними властителями или там с соседом, который тебе не нравится, или еще с кем-то. Здесь этого не было. Здесь и революция 1917 года прошла в сущности бескровно. Здесь за исключением голода в 1930-ом… Ну, это я понаслышке говорю: конечно, здесь тоже досталось сильно. Но, во всяком случае, все остальное проходило более. Мягкий климат… Хотя, он коварный, мы сегодня видим это. Я читаю, об эвакуированных воспоминания. Здесь есть такие потрясающие совершенно воспоминания Брусиловского, которые до сих пор не опубликованы, я их читал в архиве. Он рассказывает очень интересные вещи об Алма-Ате 30-х годов, которые уже никто не знает, не помнит. Например, был довольно сильный бандитизм в 30-е и, говорят, даже во время войны. Климат хороший: сюда вся шваль стремилась. И он описывает, что люди жили под тополями: теплая очень осень алма-атинская. Около 15 тысяч, наверное, приехали сюда -точной цифры нет до сих пор — жили под тополями, пока не ударили морозы. Так что здесь особое место, уникальное, я бы сказал. Здесь и энергетика другая, все другое.

Леон КОСТЕВИЧ