Сиреневый город.

Алма-Ата — это не город моего детства, но город юности. Все, что связано с юностью, то всегда прекрасно. Поэтому, ну какие могут быть отношения, когда ты сам молодой, полон романтизма, а город соответствовал. Понимаете, город соответствовал вот такому вот настрою. Что впереди прекрасная жизнь, впереди какие-то новые события и, причем, только хорошие. А город, он тебя как-то вот ну не знаю, ну, здесь было уютно, здесь это был твой дом – город, как дом. Он был тихий, спокойный, он тебя как-то, ну, лелеял, что ли, на своих ладонях, если так образно сказать. И он давал тебе такую уверенность, потому что сам город был романтический.

Сейчас он изменился — как бы остался в памяти, что это сады, всегда тепло. Вот такого мороза, как сейчас, никогда не было; пробок не было, много чего не было. Был город, который, можно сказать, тебя любил сам.

КОРР: Ваша юность, это какие, примерно, годы?

А.С: Это 1963-64-й прошлого столетия и прошлого тысячелетия. Я понимаю, что время, как документалист, я понимаю, время меняет все. Понимаете, нету такого чего-то постоянного, чего-то крепко застывшего, без процесса развития, без какого-то движения жизни. Даже камни живые же. Камни живые, у них удар сердца один раз в год, говорит поэт. Я вот эзотерику читаю — один раз в год у камня бьется сердце. И я помню себя молодой, всегда счастливой. По-моему, даже из космоса шла какая-то особенная энергетика. Она возвышала. Воздух был сиреневый вечерами в Алма-Ате весной — я его физически ощущала. Мы жили на Тимирязева-Розыбакиева — это за «Выставкой». И шел воздух с гор — он был такой вот плотный, пахнул цветами. И это, может быть, такое ощущение сиреневого, потому что солнце садилось, и это просто был такой бальзам разлит по всему городу. И этот воздух, он сводил с ума. И рисовать так запросто рисовалось – причем, нормально, знаете, не так чтобы совсем на примитивном уровне. Я начинала лепить из пластилина, и это было можно было выставлять, мне кажется.

КОРР: А вот давайте более по персоналиям пройдёмся. Например, Калмыкова Вы не помните?

А.К: Калмыкова видел мой брат. И он помнит, что когда он ходил, такая у него шляпа была, и вот здесь у него от портьер такие были эти бубенчики прошиты. И вот мне кажется, он ловил вот эту вот энергетику космоса.

КОРР: Я почему спросил — потому что Вы где-то рассказывали, что ваш брат в очереди за молоком с Калмыковым стоял.

А.С: Да, в очереди за молоком . И здесь вот удивительных таких людей особенных было много, потому что город не давил, личность не ломал, а он ее бережно, бережно охранял. Здесь просто оазис творчества был. Мне кажется иногда, если бы я жила в другом городе… Мы жили в другом городе, в Темиртау. Там где мы жили. Еще Баянаул — такое место, хотя он там просто. Вот даже по статистике вы можете узнать, сколько там людей творчества родилось, жило. Вот даже Шакен Айманов. Там если брать сейчас, очень много считать можно людей. По-моему, аура вот этого города, она влияла очень сильно. Сейчас, к сожалению, она почти уже исчезла. Это уже другой город — мне есть, с чем сравнивать.

Бежал баран.

Я помню, когда мы приехали в Алма-Ату, мы жили у моей тети, которая первая казашка закончила Московский авиационный институт. И у нее супруг был — Нургиса Тлендиев. И был какой-то праздник, надо было резать барана, а они жили на квартире — Советская и вот где Парк 28 панфиловцев. И я помню, что привезли живого барана, и вдруг этот баран убежал. Он бежал по улицам, а за ним бежали мои братья, сам Нургиса. Он выскочил в пижаме — знаменитый композитор, который за бараном бежал. Причем, такой шустрый баран был, который очень долго бежал, и его не могли поймать. Я не участвовала в этих гонках, но все равно этот случай по рассказам остался в сознании, и вот этот баран был в моем фильме. Вот когда мальчик идет с бараном по городу, едет верхом на этом баране.

КОРР: Это в каком году было — когда бежали и фильм в каком году был снят?

А.С: Бежал баран в 1963 году, а в фильме он у меня реализовался в 1985-ом.

КОРР: С бараном — это какой фильм был, кстати?

А.С: «Мой дом на зеленых холмах».

Серик.

А.С. (показывает фотографию): Вот мы молодые и, самое главное, здесь вот цветущие сады. И Серик очень любил город — он в нем, в отличие от меня, родился и вырос. И вы знаете, у него много стихов об Алма-Ате. Очень он любил город, и не любил уезжать из этого города даже. Кстати, мы учились в Москве, познакомились в Москве – не в Алма-Ате.

КОРР: В каком году вы познакомились?

А.С: В 1971 родился сын — это значит, я в 1969 году поступила, и мы были уже знакомы с 1969 года. И как бы Москва – это, в общем, такой большой город, мощный по сравнению с Алма-Атой, которая была очень тихая, спокойная. Как-то было тяжело вписаться в этот город, и всегда мы тосковали по Алма-Ате — настолько она ближе к душе была. Мой муж учился у Столпера на игровом кино. И когда они сняли фильмы дипломные, его хотели даже оставить в Москве — это по тем временам было предложение главного редактора «Мосфильма». Или нет, Студии Горького, по-моему. И у нас родился как раз сын в Москве, Ануар. И родители Серика уже были в возрасте, и он вернулся. Хотя, это редкость, когда не просто предложили, а очень хотели, чтобы он «запустился» в Москве. Столпер выделял на курсе Серика. Но из-за того, что сын маленький, жить негде было, и родители уже были в возрасте, он вернулся. Вернулся, и первое время, в общем-то, была работа. А потом Перестройка, кино в крутое пике ушло лет на 10, и Серик все это переживал.

Он очень любил Алма-Ату и хотел снимать фильм о старой Алма-Ате. Старая Алма-Ата, 1950-х — до 60-х годов. Я принесла фотографии, где он возле этих старых домов ходит. И когда на курсе он со студентами работал, даже было такое задание — снимать уходящую натуру, уходящий город. С одной стороны, это хорошо, что город развивается — это требование времени, а против времени бесполезно идти, правильно? Все развивается, мы как бы законсервировались и остались на том уровне, на каком были. И все равно, такая ностальгия… Он даже сам говорил: я не в то время родился, наверное. Ему ближе было все такое, как вам сказать… Может быть, он даже в 18 веке должен был родиться. А он родился позже, и ему жалко было, что ломаются дома, деревья уничтожаются. И вот тот быт, который налаживали люди, тот мир маленький в своих домах, спокойный такой, размеренный — он тоже ломался. И вот это ему было очень жалко. У него очень много стихов, и, мне кажется, сам город у нас поэтический. И он рождал людей, которые были ближе к поэзии — здесь много поэтов. Если посчитать на душу населения, то у нас большой коэффициент людей, которые пишут стихи, которые поэтические натуры.

КОРР: Я знаю, существовала такая группа, которая называлась «СССР»: это Сулеева, Сулеев, Сулеев, Райбаев, если я не ошибаюсь. Если можно, расскажите, когда она была организована, чем вы занимались?

А.С: Вы знаете, она была не организована: все получилось само собой, и эту кличку нам дали на киностудии «Казахфильм», потому что мы там все вместе работали. И с киностудией у нас тоже было столько связано…

КОРР: А кроме вас кто туда входил — кроме Вас и Райбаева, кто еще эти два «С»?

А.С: Брат Сулеев Аубакир, Сулеев Болат, Сулеева Ася, то есть, я, и Райбаев Серик. Это не общество, не организация, это просто мы родные, которые близки друг другу по духу, близки по профессии. Все говорят — уникальная семья. Но как бы ни было, оно все само собой случилось, как будто должно было случиться. Знаете, нету такого, чтобы мы задумали и к этому шли — просто все любят кино, и мы любили кино. И получилось так, что в общем-то, хотя страна распалась, наш союз духовный остался. И вот сейчас Серика нет в живых, но все равно буква «Р» есть — это мой сын. Понимаете, все равно это нерушимое. Против духовности нету никакого лома, никакого приема.

Приезжал Сережа Бодров, отец, и вот он тогда посмотрел мои фильмы документальные – «Песню Орынбасар» и «Дом в саду» была картина. И они ему так понравились, что он подошел ко мне и говорит: «А у Вас есть, чем дополнить это, помимо того, что в фильме?» Я говорю: «Конечно, есть». Ведь когда снимаешь, очень много интересного происходит, а иногда, мне кажется, самое интересное остается за кадром. Мы тогда же снимали на кинопленку все документальные фильмы «Конвасом». И я когда ему сказала, что есть, он сказал: «Может, стоить написать сценарий вместе?» Я говорю: конечно, можно. И мы с ним так быстро написали этот сценарий — чуть больше, чем за 2 недели.

Потому что вот мы должны были попасть на конкурс — тогда были всесоюзные конкурсы, то есть, Туркмения, Узбекистан, Прибалтика, Украина, Белоруссия — все участвовали в этом конкурсе. И как-то мы быстро с ним написали сценарий, и послали на конкурс, и он выиграл место. И по закону тогда, в советское время, сценарий, который выиграл конкурс, должен был сниматься на киностудии. Из Госкино СССР тогда, я помню, пришла бумага, что надо снимать фильм. А это была внеплановая единица, то есть, план уже был сверстан — тогда же пятилетние планы были. И я помню, в тот год снимали супер-гиганты: это Сергей Соловьев – «Чужая Белая и Рябой», шикарный фильм, мощный фильм; Шамшиев – «Снайперы»; Пучинян – «Тайны мадам Вонг», постановочный, знаете, такой маленький блокбастер первый казахстанский. А я до этого работала в документальном кино. И по тем временам это была супер-карьера — когда вдруг документалист снимает игровое кино. В Союзе было два человека таких: это Аранович – «Торпедоносцы» — это уже был крепкий документалист, ему было под 60 лет. И вдруг вот такая пацанка возникла, которая тоже претендовала на постановку. И я всегда благодарна Сереже Бодрову, потому что в то время он был такой решающей, ключевой фигурой в моей судьбе, он мне так помогал. И в общем-то через Госкино СССР меня назначили режиссером на эту картину. И дело в том, что эта картина сначала запускалась другим режиссером. Но прошло полгода, финансы были истрачены конкретно, но потом почему-то (ну, я знаю, почему но не буду говорить), возникла моя кандидатура. И все на киностудии… Люди у нас на киностудии, как вам сказать… Иногда бывает, что не все тебя любят на киностудии: полторы тысячи человек работало и, конечно, не каждый к тебе с душой относился. И говорили: ну, всё – это будет братская могила. Почему братская могила — потому что там были братья мои, операторы, постановщики. Тем более, я не снимала никогда кино игровое. Документальное и игровое — они немножко разные. У казахов есть такое слово «намыс». И когда я услышала это, то подумала: назло вам сделаю все равно. И мы снимали быстро, я помню, Серик — он настолько любил меня, и для него даже важно было не самому состояться, а чтобы я состоялась. Мне очень повезло с мужем, потому что эта любовь, она всегда конкретно проявлялась. Многие эпизоды его жизни воплощены у меня в фильмах. Вот он рассказывал про себя, рассказывал о детстве, а через некоторое время это возникает у меня в сценарии. Например, когда мальчик приносит похоронный венок девочке — это сам Серик приносил. Ему нравилась девочка, которая жила в их дворе — Айнабис Опанова – действительно, очень красивая такая, нежная девочка. И вот он влюбился (это он учился в 4 или в 5 классе), и решил, что это будет так красиво — принес и поставил к дверям ее квартиры похоронный венок. От любви, от своей любви. А взрослые-то понимают, что это похоронный венок. Вот был такой случай, Серик мне рассказывал.

КОРР: Это в каком году был этот случай с самим Сериком?

А.С: С самим Сериком, это, если он сам 1948 года рождения, то…

КОРР: 1962 где-то, да?

А.С: Да. И вот это у меня в фильме опять, понимаете? Допустим, в их дворе у одного человека была машина, он над ней трясся. А Серик, чтобы спичку зажечь, об эту машину и чиркнул. И выскочил тот мужик, и отодрал его за уши. И опять этот эпизод в фильме есть. Эти фильмы, они вот такие крепкие, потому что они из самой жизни. То есть, настолько его влияние было на меня, что я всегда говорила, что если бы у меня был другой муж, то, может быть, я не была бы режиссером или я была бы плохим режиссером. Потому что мужчины, знаете, часто считают так: у тебя семья, дом — вот давай, сиди. А Серик, он всегда говорил: главное, чтобы ты шла вперёд. И когда он умер, мне жить не хотелось. И сейчас я считаю, что и за него, и за себя сейчас должна жить. Как бы тяжело ни было, но времени мало осталось, жизнь не бесконечна. Вот он ушел и не сказал ничего – знаете, как обидно это. Просто на похоронах говорили: вот талантливый был, чуть ли не гений. А при жизни же никто не сказал. Даже я ему при жизни я ничего не сказала. Но его мир — он во мне. Почему я сразу согласилась прийти на это интервью, потому что он Алма-Ату так любил, что я не могла не прийти, понимаете? И вот так вот снималась картина за копейки, когда уже были израсходованы деньги. Это Соловьёву, который здесь работал, всё давали, перед ним на цыпочках стояли. А я ничего не могла просить, потому что от меня, как от мухи, отмахивались: ай, уйди. Что-нибудь сделаю: уйди, уйди, не мешай, не мешай. И тогда была Роза Моисеевна Цирульник — замдиректора киностудии по финансам. И когда она у меня еще забирала 60 тысяч, я помню, так кричала, что Роза Моисеевна говорила: «Ну что же вы, успокойтесь, успокойтесь, что же с вами такое?» Это редко, когда я могу взорваться так. Но фильм сделали, и его очень много стран купило, он по миру шел, и в Америке. Тлес Кажгалиев как-то мне позвонил из США, говорит: «Вот афиша с твоим фильмом висит». То есть, прокат у него был очень хороший.

КОРР: А где Вы снимали «Мой дом на зелёных холмах»?

А.С: В Ассах. Там Ассы, а вверху ущелье. И мы должны были снимать в Пржевальске. Там хороший интернат, дети ко мне подходили — они все такие, как дети чабанов. И такой был поэтический это интернат. Во-первых, там был парк, скульптуры гипсовые. И дети были такие симпатичные, черные — такой красный румянец, такие баурсаки пережаренные. И мне не разрешили выехать в Пржевальск, потому что эта картина мне была дана — лишь бы я ее не завалила. Но это не в правилах нашей семьи — халтурить. Даже любую документальную картину — ты должен выложиться, ты должен, не жалея себя, времени своего, делать — и только тогда получится. Этот закон мы железно знаем. И чем больше ты себя вложил, чем больше твоей энергии, твоего времени, твоих нервов, тем картины крепче.

КОРР: То есть, вместо Пржевальска в Ассах снимали, да?

А.С: Нет, в Алма-Ате, в 25-ой школе, на Дзержинского и Калинина, напротив МВД. А не Алма-Ате мы натуру снимали. Мы ездили с братьями Булатом и Аубакиром, натуру нашли, интернат нашли. Очень такой поэтический, какой любит Соловьев. А тут уже пришлось так, что есть. Но могло быть лучше, вот в чем дело.

Мне повезло.

Через много лет, когда кино стало подниматься, когда Ораз Рымжанов хотел сделать продюсерское кино… Ведь просто 10 лет не было никакого кино. И когда это — в 1997-ом или в 1998-ом году — нас пригласили, и мы сняли вторую картину детскую «Волшебный спонсор» называется, ее сейчас тоже крутят, и там сценарий Серика. И тоже за копейки какие-то — 160 тысяч долларов. Тем более, картина 2-3 года стояла. И все равно сейчас, когда, казалось бы, можно, но сейчас проблема в финансах, и ее сложно разрулить. А идей много, сценариев. И настолько, я говорю, мне повезло как киношнику, наверное, только потому, что рядом со мной такие соратники всегда были крепкие. Я, может быть, никакой не режиссер, а из-за того, что с тобой люди, которые тебя любят, которые в тебя верят, приходится как-то себя напрягать. А так, конечно, мне кажется, если бы у любого были такие рядом люди, такой муж, такие братья, то любой, возьми его с улицы, любой был бы режиссером нормальным, достойным.

Леон КОСТЕВИЧ