Новогодние подарки.

Вообще в советское время это был замечательный праздник – Новый Год. Сравнить невозможно было ни с чем – это был такой эксклюзивный день, Новый Год. К нему была какая-то подготовка. Потом Новый Год – он проходил, начиная с конца декабря и, по-моему, до середины января просто. Потому что все время хотелось как-то веселиться, жить. Юность, детство я не помню. В детстве, конечно, были подарки, и Новый Год ассоциировался с тем, что тебе дадут какие-то сладости.

КОРР: А вот Вы помните какие-то подарки новогодние?

АРДАК АМИРКУЛОВ: Ну, конечно, помню! Это сейчас можно каждый день кушать не очень хорошие по качеству «Мишка на севере», которого переименовали еще каким-то образом: теперь какой-то «Мишутка». А в то время «Мишка на севере» — это было только на Новый Год. В пакетике бумажном, разрисованный снежинками дед мороз тебе давал, и внутри было яблоко и вот эти конфеты, о которых я говорил. И, конечно, апельсин какой-нибудь или мандаринчик – да, это было вообще дефицит! Ну, не то чтобы дефицит… я не знаю вообще – это было только на Новый Год. Естественно, это детские ассоциации – подарки, когда можно было объесться этими конфетами и какое-то время на них даже не смотреть. А в юности, конечно, это были первые возможности повеселиться вдоволь – с девушкой, с ребятами, с друзьями, не думая об учебе, не думая о еще каких-то обязательствах – и, что называется, веселиться на полную катушку. Это были времена, скажем, такой музыкальной свободы, что ли – это только в моей юности, когда возникали первые вот эти инструментальные ансамбли.

Скромное обаяние буржуазии.

Я в Алма-Ату приехал в 1973 году: я вообще сам родом из Джамбула, в Джамбульской области вырос, в селе. А в 73 году я приехал в Алма-Ату. Ну, впервые я приезжал раньше, когда еще был в 8 классе, в 9 классе: с ребятами приезжали сюда, в Алма-Ату, погулять. Тогда это было просто, потому что сейчас не хочется ни в Нью-Йорк и никуда, потому что очень далеко, муторно. Трудно сравнить: поездка в Алма-Ату – это было что-то такое, Диснейленд своего рода. Я приезжал в Алма-Ату летом, после 9 класса, по-моему, — с братьями, с друзьями мы приезжали, и это было нечто, это было впечатление большое. Город, какие-то парки, аттракционы, кинотеатры, автобусы, такси. Было своеобразным шиком проехать на такси и по городу. Я помню, что тогда с одного конца в другой конец города это стоило рубль. Проехать на такси – это был аттракцион.

КОРР: Но ведь у вас там тоже было такси…

А.А: Вы знаете, я в селе вырос. И мы в город ездили – у нас тогда город Джамбул был маленький, и необходимости в такси не было. А в Алма-Ате это было, потому что Алма-Ата – это был большой город, это, во-первых. И, во-вторых, как бы мы отдыхали: у нас были какие-то свободные деньги – которые нам дали родители, то, что мы могли сами заработать и так далее. И эти деньги надо было потратить. Сигареты с фильтром «Орбита», «Казахстанские»… Чтобы зайти куда-нибудь в ресторан, в кафе – надо было швейцару заплатить 3 рубля там (я не помню). Это был высший шик жизни такой красивой, такой нэпмановской жизни, скажем так. И Алма-Ата все это предоставляла. А вообще я приехал сюда и обосновался в 1973 году. Закончил школу, и приехал поступать сюда, и поступил в институт.

…И с тех пор я в Алма-Ате уже вот 30 с лишним лет живу. Конечно же, я в Москве учился во ВГИКЕ. Потом был период, когда я служил в армии. Был период, когда я уехал в Мангышлак, работал. Тогда были какие-то точки на планете, в Советском Союзе, где платили какие-то деньги – больше, чем в других местах, потому что в Мангышлаке была так называемая «надбавка за вредность» — платили плюс 70% к заработной плате.

КОРР: Неплохо…

А.А: Да, это были большие деньги. И еще 40% мы получали премиальных. Поэтому у нас получалось неплохо. Я 2 года проработал в Мангышлаке после армии, помню. Были такие периоды, когда я отлучался из Алма-Аты. Но все равно в месяц раз мы, получив заработную плату в Мангышлаке, приезжали сюда, в Алма-Ату, пожить в гостинице в условиях, скажем так, близким к буржуазным. Посидеть в ресторане, попить какие-нибудь коктейли, шампанское, потанцевать с девочками, поухаживать.

Алма-Ата — богемный центр.

Тогда в Алма-Ате ресторанов было немного. Самый такой ресторан, в который все ходили, — их было, по-моему, 3 или 4. Это «Домодедово», как мы называли – «Алма-Ата» то есть, на Джамбула и Коммунистическом. Тогда это считался самый большой ресторан. Там, на 4 этаже, я помню, был коктейль-бар. Там был 1 этаж и 2 этаж. Потом ресторан «Иссык», естественно; под «Алма-Атой» гостиницей ресторан, значит, — он одно время назывался «Жетысу»; потом «Жулдыз» — это в Парке Панфилова; и «Эдельвейс» — по-моему, на Гоголя. Да, во эти я помню рестораны. Но туда очень трудно было попасть – их было, я говорю опять-таки, мало. Надо было заранее как-то договариваться, и, естественно, швейцару платить, чтоб он тебя запустил. Но все достаточно было дешево тогда. Это сейчас мы понимаем, что дешево, а тогда, конечно, это напрягало.

КОРР: 5 рублей хватало с девушкой, так?

А.А: Вряд ли 5 рублей. 10 – да. Потому что уже, наверное, тогда была инфляция своего рода. В наше время не знаю – вот студентами мы редко ходили в рестораны. Но стипендия была хорошая – 40 рублей я получал стипендию, я помню.

КОРР: Вы здесь учились в Театрально-художественном?

А.А: Нет, я учился – тогда институт назывался КазПИ – это педагогический институт. На филологическом факультете я учился, первый мой институт. Институт у нас находился на Карла-Маркса… а, нет, — это общежития находились. А сам институт на Комсомольской и (следующая улица, как она называлась?) ну, между Ленина и этим самым Карла Маркса… Красина!

КОРР: Это выше Парка 28 панфиловцев.

А.А: Да. И там у нас первые общаги были, я помню, со всеми удобствам, а во дворе были старые вот эти здания. Я не знаю, если бы я поступил учиться в какой-нибудь другой город, или в тот же институт, но на тот же факультет, — стал бы я впоследствии кинорежиссером или нет. Выбор профессии, как мне кажется, определил город Алма-Ата все-таки. Потому что город Алма-Ата, он был, скажем, такой демократичный сам по себе в тот период. И он был очень не то что бы сказать культурным (я не знаю, как другие города того советского пространства), но город Алма-Ата был, по-моему, один из самых богемных – я бывал в других городах. Здесь каждый кинорежиссер, театральные режиссеры, актеры, писатели – они очень тесно общались друг с другом. Хотя, они, естественно, как и сейчас, конкурировали, наверное, друг с другом, ссорились, еще что- нибудь такое… Но в принципе вот оно как-то так варилось, и я думаю, что меня лично эта атмосфера сподвигла идти в творчество.

КОРР: Вы как раз говорите – режиссеры, писатели, поэты… Кого Вы помните из того периода?

А.А: Я многих помню, многих. Мы, естественно, студентами были. Мои друзья учились в КазГУ, брат мой учился, с которым мы учились в 10 классе, потом приехали сюда поступать. Он поступил в университет на Философско-экономический факультет. С ним вместе учился такой Сережа Калиев. Он в свое время учился во ВГИКе, на актерском факультете. Вот тогда большая актерская бригада поступила во ВГИК. По-моему, к Черкасову, что ли, — в общем, к какому-то знаменитому актеру. Вот они у него учились, и Калиев там учился. Год проучился, потом его то ли выгнали, то ли он по хулиганству… В общем, как-то случилось, что он ушел оттуда. Он был сыном одного замминистра, и потом почему-то поступил на ФЭВ – вот такой был парень, очень творчески одаренный, скажем так. Мы вместе постоянно ходили в «Каламгер», в бар Союза писателей. Там тетя Вера работала бармен, которая отпускала нам в долг часто. И в «Каламгере», конечно, мы всяких встречали – и художников, и писателей, и музыкантов… Потом был бар такой, все знали, — «Театралка». Тогда мы и там бывали, но чаще всего я любил ходить в «Скворечник» — это на Гоголя-Фурманова, на 2 этаже. И Вы знаете, идея стать кинорежиссером мне пришла в этом «Скворечнике». Я до сих пор это помню. Я сидел там с друзьями, мы, как всегда, брали «Кровавую Мэри» — томатный сок, водкой разбавленный. Сверху водка, снизу томатный сок. Нигде это не позволялось, а там из-под полы продавали. Делали тебе «Кровавую Мэри», потому что, по-моему, в этом баре нельзя было продавать водку. Курили мы там какие-то югославские сигареты и болгарские сигареты – я в основном курил. И мне все ребята говорили: «Ты что такие сигареты куришь?! Надо «Казахстанские» курить!» и так далее. И вот сейчас они все курят иностранные сигареты. А я помню, когда они в первый раз закурили иностранные сигареты. Когда «Казахстанские» кончились, они сказали: «И как мы это всю жизнь курили эту страшную штуку?» Хотя «Казахстанские» тогда были козырными сигаретами.

КОРР: А тогда болгарские были – «Стюардесса», «БТ», да?

А.А: Да-да. В начале были какие-то югославские сигареты, я помню, потом болгарские, потому что югославские кончились и пришлось перейти на болгарские. Потом, по-моему, был период – нефть подрожала – у нас продавали это самое «Мальборо», «Бонд», помните? Да, дорогие были сигареты, правда. Невозможно было бы их постоянно покупать, и поэтому приходилось курить болгарские сигареты. Но они тоже были очень хорошие. «БТ» вот, «Стюардесса», «Ту-134», «Опал» какой-то еще – в общем, много было в ассортименте. Ну, вот, мы курили эти сигареты, пили кофе с «Кровавой Мэри». Часто мы говорили о кино, о литературе. Я тайком ходил в библиотеку .

КОРР: Почему тайком?

А.А: Да потому, что я вырос в таком, как бы сказать, кругу людей, ребят – я сам был музыкантом, таким лабухом, гитаристом, пел и в Джамбуле – это было. Мы там курили анашу, пили портвейн какой-нибудь, говорили на фене и так далее. И кому-нибудь из ребят признаться, что ты ходишь в библиотеку – это было бы все равно что ты где-то что-то воруешь. Дурной тон, да. Я научился ходить в библиотеку, читать какие-то книжки интересные – те, запрещенные, которые у нас тогда были: Булгаков, например. Помните, надо было читать в ксерокопии какой-то там, в переплете самопальном «Мастер и Маргарита». И Тарковского смотрели. Тогда, когда все из зала уходили, мы сидели, досматривали и думали: почему каким-то людям это нравится, почему об этом говорят, и надо же досмотреть его, понять и приобщиться. И я думаю, что вот эти вот тусовки, они заставляли нас приобщаться к этому. И когда ты сидишь в «Каламгере» где-то, разговариваешь, то ты должен был блеснуть своими впечатлениями и знаниями – и это, наверное, сподвигло. И вот я помню, в «Каламгере» сидел, когда уже мы смотрели какие-то фильмы, уже понимали какие-то тенденции. И мы говорили об этом. И меня вдруг как пробило, что ли: вот буду кинорежиссер! Откровение такое внутреннее было. То есть, наверное, человек никогда в определенные моменты, давая себе оценку, не может позволить себе представить, что он может быть кем-то другим и в каком-то таком качестве, которое с юности боготворится, допустим. То есть, поступить во ВГИК, на Факультет режиссуры, когда по всему Советскому Союзу принималось только 10 человек – практически об этом было запрещено даже мечтать. А тут меня осенило, и я ребятам говорю: «Я буду кинорежиссером!» И, естественно, это было кем-то воспринято с некой иронией. А помню, один мой друг, Сабыр, он воспринял это с большим таким…

КОРР: Поверил.

А.А: Да. И он очень сильно удивился, что вот я такое принял решение. И, естественно, с того дня у меня жизнь поменялась сильно. Я начал заниматься, бросил институт, поступал во ВГИК и так далее, и так далее. Жизнь поменялась. Я к чему это говорю – к тому, что сама среда, в которой я жил в Алма-Ате, помогала мне, может быть, совсем не желая того, приобщиться к той богеме, которая существовала в Алма-Ате. Я Алма-Ату воспринимаю именно так. Я думаю, что Алма-Ата в тот период (сейчас это, к сожалению, не так), а в тот период это был такой богемный город.

КОРР: Когда это кончилось, как по-вашему? Вот эта атмосфера?

А.А: Я думаю, это кончилось с Перестройкой, что ли. Появились иные ценности, и это людей разделило. А хорошо это или плохо, я не знаю, не могу сказать. Но то, что ребята того времени – вот как новая волна возникла и так далее – все они были выращены этой богемной средой города Алма-Аты. И Рашид Нугманов оттуда, и Бахыт Килибаев оттуда… Не знаю, насколько они согласны со мной или нет, но в принципе я думаю, что это так. Потому что я тогда с ними не общался – мы были такие же ребята, вместе читали опять-таки Булгакова, мы вместе смотрели фильмы Тарковского, вместе читали те новые стихи, которые писал Олжас Сулейменов. Спорили насчет «АЗ и Я» — насколько это правильно-не правильно – рассуждали по этому поводу и так далее.

…И это был город Алма-Ата. Наверное, сам город по себе, его стены, его улицы, его атмосфера, его вот эта вот весенняя такая красивая атмосфера, его осенняя желтизна, я не знаю, вот этот покой – всё это, наверное, предрасполагало к такому образу жизни. Потому что вряд ли можно было увидеть такой город, как Алма-Ата весной, да когда дождь промывает. Я помню, утром рано бывает, что ты рано возвращаешься откуда-то, и едут вот эти поливальные машины, поливают эти улицы и чистят – и город был чистый тогда. Красиво было, и люди были другие, как мне кажется.

КОРР: Другие в каком плане?

А.А: Меньше суеты, что ли, было. Это, наверно, касалось и всех во всем мире. То есть, во всем Советском пространстве, наверное, это было так, потому что тогда было ощущение какой-то стабильности, тогда люди не беспокоились за будущее. Я вот только сейчас вспоминал, сидел, говорили про детей, что-то вспоминали. Я говорю – сейчас родители должны накапливать какие-то капиталы, чтобы обеспечить своих детей в будущем, чем я, например, занят. Мои родители так не думали, тогда не было необходимости накапливать капитал. Необходимо было выучить человека и дать ему профессию – и все, и дальше человек был обеспечен. Если ты закончил институт и имел диплом, то ты был бы уже человеком обеспеченным. То есть, какую-то заработную плату стабильную, как и все 60% населения этой Земли, ты бы на этом уровне получал. Ты по очереди получил бы свою квартиру, и так далее, так далее. А сейчас нужно как-то по-другому к этому относиться. Это не к воспоминаниям имеет отношение. Просто имею в виду, что люди озабочены некими другими какими-то идеями. А тогда было более читабельное как бы сказать население, что ли. Меньше было поп-культуры. В поп-культуре тоже очень много хорошего, но она просто не имеет границ, эта поп культура, потому что вкусовые приоритеты меняются все время. А тогда это было всеобщее, как мне казалось, такое стремление к познанию чего-то великого, что ли; желание творить что-то великое тогда было больше. Сейчас коммерция опережает. То есть, например, люди моей профессии должны думать о том, чтобы создать что-то коммерческое, заработать деньги для того, чтобы труд потраченный твой был как-то оплачен потребителем. А тогда такой задачи не стояло – задача стояла сделать дивиденды какие-то, должны были дивиденды быть духовного порядка. И этим был город, кстати, своеобразно заполнен что ли.

Казахфильм. Фабрика грез.

В те времена попасть на киностудию «Казахфильм» было просто исполнением всех желаний. Я первый раз попал на киностудию, на эту территорию… Она была только построена в 1973 году. Прочитали мы с братом объявление о том, что идет кастинг (ну, это сейчас кастинг), пробы актеров на какую-то роль. Помню, фильм назывался «Солнечные часы». Снимать его собирался сейчас для меня знакомый, а тогда не знакомый режиссер Касымбеков. Мы пришли в это здание, и я помню, что мы подъехали сюда, на Аль-Фараби – тогда это был конец города, просто вообще это было где-то в лесу. Мы приехали сюда, кое-как туда добрались, «Орбита» только-только строилась. И стояли. Нас приняли, мы там что-то заполняли, взяли пропуск, зашли сюда, на киностудию. Сердце трепещет от приобщения к чему-то великому – так было тогда, я помню. Пришли, нас, конечно, посмотрели, и нас, конечно, не утвердили. Мы пробы не прошли, как и многие другие. И, наверное, вот это ощущение породило у меня влечение к кино. Я потом поступил в сценарную мастерскую Урбанович – такая была у нас женщина. Она очень хорошая женщина такая была. Это был такой поддготовительный период, когда мы все проходили. И вот это вот ощущение – вот этого трепетного такого отношения к месту, где творилось что-то великое, оно, конечно, осталось во мне. И когда я снимал свои фильмы, вот это ощущение, конечно, давало большой фундамент, какой-то импульс к тому, что я делал в тот период – «Гибель Отрара» и так далее. Сейчас это все куда-то исчезло, сейчас все достаточно прозаично, сейчас все достаточно выверено, все прагматично и математично. А в то время этой математики было меньше в жизни, и, естественно, я думаю, что «Гибель Отрара» — это было на фундаменте тех вот ощущений, когда ты появлялся, видел живых классиков, как тогда казалось… Я страшно завидовал людям, которые приобщены к кино, к любому деятелю хлопушки, к осветителю, который стоял, разговаривал про кино – как они едут на съемки, сейчас они будут что-то снимать: мне казалось – блин, какие счастливые люди. Ужас: они творят что-то вечное – вот это ощущение было. Это было счастье, что ли, поэтому тот период Алма-Аты в наших воспоминаниях – это воспоминание о счастье. Хотя, я как-то вспоминал, что тогда мы были счастливые, наверное, еще и потому, что мы просто были юные, были здоровые. Вот в большом понятии слова «здоровый», что ли. Здоровый физически, здоровый духовно и так далее. То есть, не стоял во главе угла прагматизм этот, который сейчас заставляет нас двигаться по-другому. Потом, конечно, я снимал уже со своими студентами. Хотелось снять что-то такое городское недорогое. И мы снимали фильм, который называется «1997. Записки Рустема».

КОРР: Это и было в 1997 году, да?

А.А: В 1997 году, да, мы снимали вот эти старые квартиры. Тогда, я помню, специально снимал с этими высокими потолками. Я понимал, что это уходит. Еще тогда был город Алма-Ата такой, какой я его помню. Но уже молодежь была другая, «на кортах», скажем так, все время сидит молодежь. Но все равно отголоски того времени, конечно, впечатление я старался воспроизвести.

КОРР: Этот фильм был как бы дань, наверное, тому уходящему городу, времени?

А.А: Да, скорее всего, это было так. Крыши, старый город, улицы вот эти. Еще не так забитые машинами, парки небольшие, в которых можно было гулять там и так далее. Фонтаны, которые, наверное, скоро начнут работать. Говорят, что уже работают.

КОРР: Да, какие-то работают.

А.А: Я помню, вот эта «Неделька» — мы там снимали, она просто была очень красивым местом, где «Татралка»…

КОРР: Это с боку Театра оперного?

А.А: Да. Очень жалко, хотя я прекрасно понимаю… Вот помните ТЮЗ, да?

КОРР: Помню, конечно.

А.А: «Кинотеатр повторного фильма», который сгорел. Мы ходили туда смотреть, у нас проклятье было такое: «Чтоб тебе в 40 градусную жару в «Кинотеатре повторного фильма» смотреть индийское кино и пить теплую водку, закусывая холодными мантами». Смеется. То есть, вот эти холодные манты, да алмаатинские шашлыки, которые продавались возле «Аккушки» — вот эти, на алюминиевых палочках, по 25 копеек, которые, если денег хватало, мы брали огромное количество, и кушали их, и почему-то втыкали в дерево потом эти палочки, вот. «Театралки», «Аккушки» — нету этого всего, к сожалению.

Леон КОСТЕВИЧ