Алма-Ата 40-х.

Марлен Унайбаев: Начну с фамилии своей. Унайбаев — моя фамилия. Зовут Марлен, отчество — Алкашевич, которое вызывает смех, особенно в то время, когда даешь свой паспорт – кто-то смотрит и смеется: «Вы действительно Алкашевич?». По-казахски Алкашевич – это «ал каш» — «бери и беги». А нарицательным оно стало где-то в 50-х годах. «Алкаш» — так называли алкоголиков.

Родился я в Уральске, в селе Хутор на границе с Саратовом. В 40-м году умер мой отец, и мы переехали в Алма-Ату, где были родственники моей матери. Мы поселились в квартире у Алиби Джангильдина – это революционер, который получил личный мандат от Владимира Ильича Ленина. Знаменитый отряд Джангильдина доставлял оружие на фронт — это было в 1919-ом году. Жили мы у них первое время, они наши родственники по линии моей матери. А жили они – вот так идет улица Калинина, это был такой квадрат: проспект Сталина, который сейчас называется Аблайхана, дальше Джамбула и Иссыкульская, которая сейчас называется Желтоксан. Вот этот квадрат весь был обнесен зеленым забором и там стоял особняк, который был разделен пополам, и сад. Этот одноэтажный особняк был разделен. И Джангильдины… Там сейчас его сын Чингиз живет, он 40-го года. А Алиби Джангильдин умер в 53-ем году. Был большой сад – от Калинина до Джамбула, как джунгли – столько деревьев, яблоки. Тогда яблоки были вообще великолепные в Алма-Ате: если два апорта домой занесешь аромат стоял… Таких яблок уже давно нет в Алма-Ате. Таким было мое детство, когда мы приехали в Алма-Ату.

Моя мать работала в ЦУМе. Тогда ЦУМа не было, а был двухэтажный магазин — Центральный универмаг, который находился на улице Максима Горького, которая сейчас называется Жибек Жолы, угол Красина. Потом появился ЦУМ, и с тех пор моя мать работала там. И нам дали квартиру где-то в бараке. Мы жили до 61-го года в этом бараке. Детство мое прошло, как говорится, среди хулиганствующих элементов и воров, были рядом «воры в законе». Жили мы на улице Жибек Жолы (Максим Горького она раньше называлась) и угол Узбекской улицы, которая Сейфуллина сейчас.

Дальше шла улица, которая Гагарина называлась, а Уйгурской называлась улица Космонавтов. Дальше шла улица Дунганская, которая теперь Масанчи – там в основном уйгуры жили. Много уйгуров было, и все они в этом районе жили. Конечно, после войны как раз много было освобожденных, много людей, которые из тюрем вышли. Среди них были действительно такие воры, которые, как считалось, «в законе». Они пользовались популярностью в блатном мире. Вот детство мое прошло среди таких элементов. А потом какой-то перелом. В 55-ом году пошло другое поколение людей. Я уже тогда повзрослел — мне 17-18 лет было. И люди уже как-то окультурились, что ли…

Культурно отдыхали.

Марлен Унайбаев: Стали ходить на Калинина, которую мы сначала называли Невским. Потом было открытие как бы «Брода» в 55-ом году, мне тогда было 17 лет. Взад-вперед, начиная от проспекта Сталина, сейчас это Аблайхана, до Панфилова. На углу стоял Театр юного зрителя – ТЮЗ, дальше был кинотеатр – ТЮЗ, дальше было кафе «Лето». Сейчас все это исчезло, всего этого нет.

Эти воспоминания вызывают ностальгию по тем временам. Нужно бы оставить все это дело, как говорится, как культурный центр, где «Брод». В Алма-Ату ссылали в основном питерских, ленинградцев, но они все равно называли себя питерцами. Руководство Москвы и Ленинграда, они почему-то не знали, что такое Алма-Ата и думали, что это какая-то деревня, где ездят на верблюдах, на ишаках и, что нужно стиляг высылать в Алма-Ату. Но они здесь быстро приобщились, вышли на эту «плешку», которую они называли «Брод», потом «Бродвей», потом это название прижилось, еще это место называли Плешкой. Напротив оперного театра было кафе «Театральное», в это кафе «Театральное» все заходили, немножко выпивали, курили. Там на улице столики стояли, и в основном молодежь, у кого были деньжата, ходили в коктейль-холл — это где ресторан «Алма-Ата», который сгорел в 64-м году, потом заново его построили, на 3-м этаже был коктейль холл. Там в основном тусовали с Калинина чуваки и чувихи. Были популярными сигареты болгарские «БТ». Покупали «БТ», курили, брали коктейль и так время коротали. У кого были денежки, могли заказать себе коньяк, вино или водку. Был бармен — Герасим Павлович, неизменный бармен, который столько лет там работал. Он был очень интересный – он, как жонглер: когда он наливал, делал коктейль, у него бутылки все крутились в руках. И что поразительно, он никогда не жадничал – денег, допустим, нет, а хочется посидеть и попить коктейль с девочками, он занимал. Он мне доверял: я ему всегда отдавал, как только деньги появляются, я приносил ему, отдавал. Там же я познакомился со Славкой Пешковым. Был такой Вячеслав Пешков — чемпион Казахстана по боксу в тяжелом весе, но он спился и умер, как говорится, не своей смертью — он сгорел. У него маленький домик, он там с отцом жил, за вокзалом «Вторая Алма-Ата», где-то в глубине. И однажды он пришел, уснул и сгорел: видно, окурок бросил… Интересный боксер был, но спился. Потом был поэт Саша Скворцов, он тоже почти алкоголиком стал, и больной желудок у него был, тоже умер. У него стихи интересные были, он сидел, читал в этом коктейль-холле. Мы слушали его, интересно было. Кому-то это время не нравилось, а у меня осталось неизгладимое впечатление о тех временах, о молодости, которая прошла на «Бродвее».

Каким образом тусовались, я думаю не стоит рассказывать.

КОРР: Стоит.

Марлен Унайбаев: Была категория девочек – чувихи, с которыми мы могли выпить. Гастроном центральный был на Коммунистическом проспекте и Калинина, который работал до 11 часов вечера где-то: мы бежали туда, брали там самый популярный напиток «Портвейн 12». Этот «Портвейн 12» — исключительный: 18 градусов, его с горла выпьешь, понимаешь, вдвоем, и уже пьяный. Так хорошо было, интересно. В скверике мы сидели выпивали, курили, разговаривали… Вот такая категория была, но никаких других дел у нас не было с ними. Другая категория чувих была, с которыми можно было «покадровать»: поехать на квартиру, потанцевать и побаловаться. И эти братья Байковы – Лешка и Генка, которых сослали из Ленинграда – мы дружили с ними постоянно, я лично с ними все время был в контакте, мы постоянно встречались. У них бабушка жила на Коммунистическом проспекте и Слободская, кажется, улица называлась, там была маленькая избушка однокомнатная. Мы туда приходили, они бабушку куда-то сплавляли, мы заходили через окошко, чтобы соседи не видели. Там был проигрыватель, и мы слушали пленки – рок-н-ролл, Элвиса Пресли, Луи Армстронга. Мы это все включали и танцевали. Здорово они так танцевали, эти питерские ребята. Генка потом уехал, Алексей Байков так и остался в Алма-Ате. Он был большой специалист по холодильным установкам, и он всю жизнь проработал, и, по-моему, он года на два моложе меня – ему где-то 68 лет, наверное, сейчас, если он живой. Я его не видел лет 30…. Так вот, там мы проводили свой досуг. Мы были небогатые люди, почти бедные, мы брали с собой вино, сигареты, немножко закусить и вот так проводили время. Было интересно. Может быть, я сейчас говорю, кому-то и не нравится это дело… Моя жена, допустим, говорит: «Ты ходил там по Калинина со всякими девками» — ей не нравится ужасно это дело. А для меня это приятные воспоминания. Я женился в 34 года только потому, что раньше не хотел – свобода превыше всего была.

КОРР: И как же стиляги выглядели?

Марлен Унайбаев: Стиляги надевали рубашки навыпуск с «попугаями», цветные, очень экстравагантные, чтобы отличаться от обыкновенных людей. «Коки» делали на голове с помощью бриолина: у кого был бриолин, намазывали, и вот так ставили – густые волосы были. Например, у меня тоже волосы были ничего. У кого прямые волосы были, они вот так делали, а у меня волнистые волосы были, и я вот таким образом делал. Носили ковбойки с шалевым воротником, узкие брюки, обувь была такая на каучуковой подошве… Да какой там каучук! Это обыкновенная какая-то толстая резина. Такая обувь называлась «говнодавы». Надевали узкие брюки, которые надевали так, чтобы видны были яркие носки. Но такие носки можно было приобрести только у тех, кто ездил за границу – у нас их не было. Это смотрелось интересно. Туфли, узкие брюки, брюки должны были быть какого-то голубого цвета. Но это все днем, а вечером уже надевали бабочку, костюм и чинно ходили, друг на друга смотрели. Такие девушки у нас были красивые, в Алма-Ате вообще были самые красивые девушки, наверное. Что-то сейчас я не знаю, исчезли, что ли? Сейчас много сельских людей, а тогда действительно такие чувихи были…

КОРР: Да ладно, сейчас очень много красивых девушек…

Марлен Унайбаев: Может, ваше поколение видит, а я-то старый, поэтому никуда не хожу. У меня только в воспоминаниях осталось то, что было. Вот так одевались и, самое интересное, стиляги должны были уметь танцевать рок-н-ролл. Сейчас тоже танцуют каким-то образом, но так, как танцевали в то время, я больше никогда не видел. Так вот, особенно эти питерские ребята танцевали просто великолепно. Однажды я даже читал, как Игорь Моисеев поехал в первый раз со своим ансамблем в Америку. Писали, что русские парни и девушки были одеты, как американские битники и танцевали чисто американский танец рок-н-ролл, весь зал поднялся и хлопал, такие бешеные аплодисменты были. Это профессиональные танцоры, они танцевали рок-н-ролл чисто по-американски. Вообще родоначальники танцев этих негры. В общем, здорово эти чуваки танцевали. Тогда, допустим, чуваками назывались не те, кого сейчас так называют. Вот сейчас говорят: Булат Абилов — чувак». Это разве чувак? Чуваки были, понимаешь, простые люди, которые могли интересно рассказывать анекдоты, над которыми все заразительно смеялись, рассказывали с интонацией. Допустим, Байков очень много анекдотов рассказывал, и он пользовался популярностью: возле него собирались все чувихи и слушали. Я расскажу один анекдот, который просто запечатлелся: он так неподражаемо говорил, особенно на еврейском языке, то есть, с еврейским акцентом:

— Слушай, Хайм, что ты идешь по коридору и сам с собой разговариваешь?

— А как ты думаешь? Приятно же поговорить с умным человеком.

— Слушай, Хайм, говорят, твоя жена дала в ухо.

— Ого, я так и знал, что она заведет новый способ.

— Слушай, Хайм, говорят, твоя жена умерла от рака…

— Не могу понять, это же была ее любимая поза.

А потом такой анекдот, который тоже запомнился. Сейчас миллионы анекдотов, но я их не помню, они мне кажутся неинтересными. Вот один такой еще анекдот:

— Слушай, Хайм, что тебя так долго не было видно?

— О, ты знаешь, где я был? Я был в экспедиции, я был не там, где песок, я был там, где каменные глыбы. Я был там, где богатый животный мир, много есть разных диких зверей, есть верблюжата с маленькими верблюдицами; там есть леопердица с леопардом; есть жираф, у него длинная шея, длинные ноги и на голове две большие мандовошки. Но самый страшный зверь, которого я там видел — это леви – лев. Иду однажды я по гавнюлиевой аллее (по магнолиевой), навстречу мне леви. Я бежать – леви за мной, я через Миссиписсии (Миссисипи), я назад – и вдруг, о, ужас! Мой бедный леви упал и сломал себе ногу.

— О, Хайм,, какой ты отважный. Я бы на твоем месте давно насрал в штаны…

— А на чем, ты думаешь, поскользнулся леви?

Вот такой оригинальный анекдот. И он с такой интонацией рассказывал, просто великолепно. Интересно было слушать. Поэтому когда массу хороших анекдотов знали люди, здорово танцевали, могли потусоваться – их называли чуваками. А чувихи – это те, которые тоже здорово могли танцевать, побалдеть, покурить, выпить с горла вино.

Пили и закусывали.

Марлен Унайбаев: Был «Портвейн 12», а потом «Портвейн 777» — это были самые хорошие вина. Они были исключительные какие-то, или мне просто казалось так. Наверное, сейчас таких вин вообще что-то нет. Всякие французские пьют, грузинские, но, по-моему, это уже не те вина, которые были в то время. Это наши были алма-атинские, свои вина, и было искусство этих вин. У них была такая крепость, что их было приятно пить. Какие в гастрономе висели сорта колбас, какой стоял запах – такого сейчас близко нет! Сейчас видите, какие колбасы – их есть невозможно. А тогда, я так приблизительно подсчитал, где-то тринадцать сортов колбас — это «Украинская», «Киевская», какая-то «Деликатесная», кажется, она называлась – стоила 5 рублей 40 копеек, самая такая копченая, из нее прямо жир шел и аромат стоял… Наверное, люди, которые, делали эти колбасы у нас в Алма-Ате, уехали или умерли и секреты с собой забрали. Нет их, нет всех этих колбас, которые были тогда. Ну, про яблоки я уже говорил. В действительности алма-атинский апорт считался самым замечательным плодом, аромат от него стоял невозможный. Они наливные были: вот так разломишь это яблоко, и там налив белый… И они крупные были, сейчас алма-атинского апорта нет. Хотя, хотят, вроде, восстановить сады, которые они вырубили, особенно в «Горном гиганте».

КОРР: А говорят, тогда другим было и пиво, и шашлык…

Марлен Унайбаев: Шашлык вообще в Алма-Ате был самый великолепный, самый лучший. Он готовился только на саксауле и стоил 22 копейки, 24 копейки. Где коктейль-холл был, там на 6-м этаже был пивбар. Там шашлык немножко дороже стоил, где-то 30 копеек, что ли, а пиво 37 копеек «Жигулевское». Туда мы приходили (конечно, если деньги были), по две бутылки пива выпить, по две палочки шашлыка съесть. Сейчас такого шашлыка нет. Его готовили просто исключительно, на каждом шагу шашлык продавали. Тогда такого отопления не было, у всех были печи – так отапливалась Алма-Ата. Только, может быть, отопление было в домах, где жили «высокие» люди, большие люди. А так топили не углем, только саксаулом, саксаул был в изобилии. Вот и шашлык готовился только на саксауле. Сейчас, наверное, саксаул тоже продают, но он уже не такой дешевый, как раньше. А шашлык, который делают на угле, это уже не шашлык. Можно на плодовых деревьях – на яблонях, допустим, хорошие угли получаются. Но саксаул — самый лучший. Конечно, еще все зависит от того, как замариновать: все это искусство. Нужно иметь свой рецепт. Есть миллионы рецептов, но нужно знать все нюансы, что добавить и как сделать вот так…

Слушали джаз.

КОРР: А какую музыку вы слушали в то время?

Марлен Унайбаев: Музыка была такая: Элвис Пресли очень нравился всем; Луи Армстронг неподражаемый, который своим хриплым голосом пел великолепные вещи, настоящий такой джаз. Дюк Эллингтон нравился пианист, который мог сразу одновременно играть четыре мелодии. Бен Гудман — великий саксофонист, первый саксофонист мира и кларнетист. Особенно Дюк Эллингтон был популярен. Джазовая музыка в основном – классической музыкой не увлекались. Я же вам говорил, что было две категории людей, которые ходили, тусовались: это одна категория – те, у которых обеспеченные родители, чиновники. Они ездили за границу, привозили своим детям хорошие вещи, которых не было у нас, и они выделялись. И другая категория – это обыкновенная молодежь, простая, как говорится.

КОРР: А откуда записи доставали? Тогда же очень сложно было…

Марлен Унайбаев: Записи были… Ходили на барахолку, у нас барахолка была на Сатпаева и Космонавтов. В то время на этой барахолке были такие деятели, которые эти рентгеновские пленки брали в рентгеновском кабинете, потом обрабатывали и записывали. У них какая-то допотопная своя аппаратура была. Правда, запись была искаженная, но все слышалось, и нам было интересно. А потом появились магнитофоны. Сначала, я помню, на барахолку пошел и купил магнитофонную приставку. У меня была радиола «Урал», я на эту радиолу ставил магнитофон, было какое-то подключение, и там можно было эту пленку записывать и прослушивать. Тогда магнитофоны такие были. А потом уже появились нормальные магнитофоны, но это уже попозже. Сейчас вообще аппаратура современная не сравнима с той, конечно.

КОРР: А вы до какого возраста на «Бродвее» тусовались?

Марлен Унайбаев: Я в 71-ом году женился, а в 70-ом году закончил туда ходить. Но тусовка уже тогда распадалась. Просто были, как говорится, еще старые люди, которые ходили там немножко, встречались, вспоминали те годы. Однажды приехал джазовый ансамбль Эдди Рознера, он назывался «Голубой джаз». Они выступали в Театре юного зрителя, который на углу стоял, и все калининские стиляги туда рванули, туда невозможно было попасть. Билеты были распроданы, все люди прямо на улице стояли и слушали этот «Голубой джаз», который покорил всех. Эдди Рознер был великий композитор. Конечно, гонение на него было, эту же музыку запрещали, джазовую. Это был где-то 58-ой, что ли, год. Им даже не разрешали путешествовать, гастроли здесь давать. И каким-то чудом он к нам в Алма-Ату приехал в 58-ом году. Для нас это было большим праздником. Впервые такой джаз увидеть, услышать такие мелодии замечательные.

КОРР: А в Алма-Ате «битломанию» не застали?

Марлен Унайбаев: Ну, она уже после была. Это же где-то после 70-х годов пошла эта «битломания». Это уже другая категория людей, которым сейчас, наверное, лет по пятьдесят. Да, они помнят, и они тоже зарядились этими «битлами». А мне почему-то не особо «битлы» нравятся, не знаю. Просто многие прямо бредили этими «битлами», записи были у них. Ну, это уже современная молодежь, у них свое было понятие музыки, наверное.

Развал СССР. До и после.

КОРР: А потом, дальше как Ваша жизнь складывалась?

Марлен Унайбаев: Потом я окончил Политехнический институт и сразу был направлен в республиканский трест «Казэлеватормельмонтаж», который как раз переехал из Целинограда в Алма-Ату и обосновался здесь. Я от простого инженера – я инженером там работал, как молодой специалист, потом старшим инженером был, потом главным энергетиком, потом замуправляющего. Замуправляющего был до 1994-го года. Когда Советский Союз развалился, развалились все предприятия, и трест наш тоже развалился. Появился у нас такой бизнесмен, который все это дело прикарманил. Короче говоря, мы остались без ничего. Я там проработал почти 30 лет, в этом тресте. Мне до пенсии оставалось несколько лет, должны были подать заявку на персональную пенсию, я популярностью на работе пользовался, меня все уважали. Любили, в министерстве меня знали все. Но все развалилось, и меня друзья позвали в «Госснаб», сейчас «Казконтракт» называется, и я пошел. Там я проработал и оттуда ушел на пенсию. Проработал я там до 2000-го года, сейчас я уже на пенсии 10 лет. Я с 1937-го года, потом, когда вышел указ, что мужчины выходят на пенсию в 63 года, а женщины в 58, я как ноябрьский еще поработал, и как раз в свой возраст вышел. Пенсию мне определили первоначально 4100, потом 7200, потом 9800. Сейчас вместе с добавкой от Назарбаева, который 3000 нам добавил – 15000. Вот такая пенсия, так закончилось наше детство, юношество, отрочество и пришла старость – восьмой десяток пошел.

КОРР: А какие события наиболее ярко вам запомнились? То есть, это могут быть какие-то события в масштабе страны – что помниться?

Марлен Унайбаев: Что помнится? Помнится, в моем детстве, когда мы ждали 1-ое апреля, тогда Сталин живой был, было снижение цен на продукты каждый год в течение 6 лет, до 53 года. Как он умер, все прекратилось. У него еще книга была «Экономические проблемы социализма в СССР». Она как настольная книга была. Потом, видите, все изменилось. Период тот, в который я жил, советский период, меня устраивал, и многих он устраивал, потому что все было дешево, анау-мынау… Сейчас, конечно, все есть, но нужно, как говорится, состояние иметь. У кого есть состояние, у кого есть бизнес, которые на периоде приватизации все хапнули – конечно, они богатые люди, они могут куда угодно поехать и что угодно покушать. В советский период было нормально все, такого гонения не было особого, чтобы в тюрьму сажали или хватали, люди как-то свободно ходили. Мы как хотели свои мысли выражали, и ничего страшного не было. Конечно, это было не в 37-е годы, когда всех сажали, расстреливали. А в мое время ничего такого не замечалось, все нормально было вроде бы. А потом, с развалом Советского Союза, все в тартарары разлетелось, здесь вообще было ужасно. Вы сами родились в Алма-Ате? А сколько вам лет-то?

КОРР: 24.

Марлен Унайбаев: 24? Ну ладно, еще пока ничего плохого не было, сейчас нормально, вроде, все. Так и жизнь, вроде, неплохая становится, и работа. Сейчас все зависит от того, есть ли способности у человека. Если есть, то он может себе найти работу. Самое главное – никакой работы не чураться. Плохо, что у нас вот были технические училища, их сейчас ликвидировали, нет ничего. Теперь сплошные экономисты, юристы, а сапожников, допустим, нет, не могут обувь делать. А как мы в это ВТО войдем, как мы будем свою продукцию делать? Нет специалистов уже сейчас, опять надо восстанавливать все это дело. У нас сварщики были великолепные, слесари были, токари – их сейчас нет. Готовят на предприятиях, производство стоит, у нас теперь все привозное. Ну, не знаю, жизнь наладится, мы идем к этому хорошему, поэтому Казахстан, наверное, войдет в 50 конкурентоспособных стран мира.

Сын

КОРР: А что про Алма-Ату скажете, какой это для вас город?

Марлен Унайбаев: Это город моей юности и самый лучший город, который я знаю. Я во многих городах был в Казахстане, все города объездил, за рубежом я был: в Америке, в Австрии, в Вене был. Кстати, у меня сын – дипломат. Он сейчас в Вене находится, в посольстве. Является советником посла. Он в 90-ом году поступил, в 95-ом году окончил университет им. Аль-Фараби – КазГУ. Там впервые открылось отделение международных отношений, и он первый выпускник-международник со знанием двух иностранных языков – английского и французского. Основной у него английский, он уже 13 лет работает в системе МИДа – в Министерстве иностранных дел. Он был в посольстве в Америке, вызывал меня посмотреть Нью-Йорк, Вашингтон. Сейчас он в Австрии, в Вене. Он женился тоже поздно: в 2005-ом году, у меня внук родился, ему год и три месяца, он в Вене родился. Он как женился, сразу в Вену уехал. Его взял Рахат Алиев туда, месяц всего он с ним побыл, а потом Рахата не стало. Сейчас другой посол. Так что вот такая у меня жизнь.

Тася РЕЙВ