Алма-Ата послевоенная.

Я родился в 1943 году. И вот когда война закончилась, отец мой вернулся с фронта, а я его не видел со дня рождения. То есть, я его видел только на фотографиях, и вот он вернулся. Почему-то в гражданском я его увидел первый раз. Я его, естественно, не узнал: заплакал и так далее. Потом он пошел переоделся в военную форму – тогда я узнал. Но это, конечно, было такое впечатление, поэтому и запомнилось, хотя говорят – в два года не можешь ничего помнить, но я запомнил. А жили мы в самом центре города, можно сказать: это около Парка федерации. Парк федерации сейчас называется «Парк 28 гвардейцев-панфиловцев». Но раньше это вообще городской парк был в Верном городе, вот. Он был сказочный, этот парк для меня. Мы жили рядом буквально – это общежитие КазПИ, там наш дом преподавателей КазПИ – Советская и Красина. Это когда мы туда попадали, нам казалось, что всякие сказочные чудовища там живут, еще что-то… Ну, еще, конечно, запомнились очереди: очереди за хлебом, за мукой – это буквально, может быть, двухсотметровые очереди. Естественно, родители отправляли нас занимать очередь. А некоторые там довольно-таки ловкие люди звали чужих детей: пойдем сюда, со мной встань. Чтоб лишнюю булку купить.

Талоны я не помню, конечно, как таковые: это мой брат помнит, но уже по деньгам. Значит, я запомнил, что такие были чистые арыки алма-атинские, в которых мы, можно сказать, купались, бегали по ним. То есть, не боялись ничего. И машин не было, конечно.

Ещё запомнились трофейные фильмы. Вот кинотеатр «Алатау» — раньше он был другой: там был маленький театр, и был летний кинотеатр «Алатау». Вот «летник» стоит там, где сейчас кинотеатр «Алатау». А другой был на Советской и Карла-Маркса. Там трамвай ходил. Ну, вот, трофейные фильмы, конечно, потрясающие были: «Знак Зорро». Ну, это нет, не тот, который сейчас «Знак Зорро», а это который из Германии привезли. Значит, трофейные фильмы «Багдадский вор», потом «Железная маска», еще какие-то, очень много. И мы все ходили, это редкость была. Другой кинотеатр был прям в Парке федерации – кинотеатр «Алма-Ата», немного выше, чем ресторан – он стоял ближе к музею. Мы туда ходили. Но сильно что запомнилось, конечно, это музей — сейчас который собор Вознесенский. Я что в этом музее до сих пор помню – это макет тигра, и эти казаки Семиреченские с ружьями, с пиками. Тигр балхашский этот, может быть, был последний тигр, которого они застрелили. Но он был впечатляющий. Мы, дети, постоянно туда ходили, потому что там работала кто пропускает – это из нашего двора тетя какая-то. Там много было всяких интересных вещё для детей – пушки, например. Это конец 40-х — начало 50-х.

50-е: мороз и солнце.

50-е годы запомнились морозами. Вот что я четко помню – я пошел в 1 класс, это 1951 год. Были в Алмате морозы такие, которые я больше не встречал: морозы были до 45 градусов. Однажды я пошел в школу, прихожу, а учителя говорят: «Надо всем домой, уходите». А я жил рядом, в 33 школе учился. 33 школа – это 8 марта и Комсомольская всего лишь: Красина и Комсомольская, где-то там рядом Советская, посередине дом стоял. Недолго идти: ну, 10 минут. Я пока шел, я уже замерз так, что идти не мог и благодаря тому, что какой-то мужчина шел сердобольный – он меня прихватил и отнес домой, такие морозы были. И мы, по-моему, неделями не ходили в школу: очень сильные морозы. Радио на стенке висело, такое круглое, гофрированное, и мы все слушали циклон. Что такое – что за «циклоп» налетел на нас? Потом морозы немножко стихли, но до 5 класса мы учились – бывало, что занятия отменяли. И снега какие были!

Еще запомнились парады. Парады, они проходили на Площади Коминтерна. Площадь Коминтерна – сейчас ее как таковой нету. Там, где Казахский ТЮЗ, стоит памятник Амангельды Иманову – вот там проходили парады. И, естественно, советский народ весь был такой патриотически настроенный не ради красных слов. Это действительно когда парады — буквально до 80-х это были нормальные люди, настроенные люди. И я жалею, что их нет сейчас. Потому что хотя идеологии как таковой, может быть, нет, но все равно во время этих демонстраций встречал людей, которых, может, не видел годами. А сейчас что? Каждый сел в машину, и друг друга не увидишь – только где-нибудь на похоронах или на свадьбах. Так вот, я к чему: какие были зимы в Алма-Ате снежные. 7 ноября, праздник, лед на улицах, и я думаю: что я просто так пойду? Надел коньки, поехал на парад. Представляете, я жил в «Компоте»! «Компот» — это улицы Грушевая, Вишневая… Я на Вишневой жил: от Калинина чуть выше. Сейчас, кстати, многие улицы переименовали. Так вот, я поехал на коньках, доехал до Площади Коминтерна на коньках, а часам к 11 растаяло, и мне пришлось на этих коньках-дутышах (заклепанные такие) идти до дома. Это была пытка, конечно. Это я к тому, что мы всегда катались на коньках по улице. И не только на коньках, но и на лыжах. Сейчас просто потепление такое пошло, и машин много.

Рок-н-ролл, танцы, коньки, драки.

Конец 50-х чем запомнился? Конечно, это рок-н-ролл. Появились пластинки… Не пластинки, а записи. А магнитофоны какие были! Первое записывающее устройство – это была «Нота», приставка магнитофонная. Такая, ну, небольшая, в общем штуковина, механизм такой, и кассеты были такие вот небольшие. Не кассеты – бобины: маленькие бобинки.

КОРР: 6-й тип пленки.

У.А: Да-да. Вот откуда-то мой, значит, сосед, друг, можно сказать, — Боря Малиновский (поляк, видимо: родственники там, в Польше были), первый стиляга города был – он эти записи доставал, вот этот «Рок вокруг часов» или «Лесенка Петра». Вот через него мы слушали. И, естественно, подражали: одевались, коки бриолинили, рубашка там навыпуск, клетчатые брюки узкие-узкие. Пытались как бы походить на тех на картинках, которых мы видели: там мало было журналов практически. И стали ходить тусоваться, как сейчас говорят. Раньше не было такого да слова.

И вот несколько мест было для таких продвинутых парней, которые что-то там начинали понимать, английский учить именно из-за того, что песни. Так-то зачем он был нужен. Ну, первое место, на котором мы собирались, это, конечно, «Невский». «Невским» он назывался до 1958 года. Потом, когда рок-н-ролл пошел – «Брод», «Бродвей». И мы туда ходили. Ну, что вообще говоря там хорошего было? Просто ходишь и ходишь туда-сюда, думаешь – кого встретить, подцепить, познакомиться с какой-то девушкой и так далее. Ну и все практически: ничего там такого не было. Ну, конечно, рядом Театр оперный, рядом кинотеатр ТЮЗ – это ностальгия. До сих пор я считаю – нельзя этого было делать. Ну, что делать — уже нет этого.

КОРР: Нельзя было сносить в смысле?

У.А: Да, нельзя было сносить – надо было реставрировать, или лучше сделать, но чтоб дух остался. А этого нет. Конечно, запомнилось там еще кафе «Лето», довольно хорошее. И в один год приехал один грузин – то ли он горский еврей с Кавказа – он открыл как бы при кафе там рядом «Фруктовые воды». Ну, эти воды, как я потом узнал — воды Логидзе в Тбилиси, потом в Москве. Ну, у нас тоже были. Это было потрясающе вкусно. По-моему, в 1958 году это было. Но потом почему-то он уехал. Второе место, где вот эта молодежь (не хулиганская молодежь, а наоборот такая) – они собирались в Доме офицеров: называлось ДК «Красная армия». Мы назвали его ДК, а вообще Дом офицеров. Сейчас он тоже существует – расстроился большой. Там была танцплощадка в ДК, внутри. Другая танцплощадка была в «Парке 28-ми». Уже после войны его назвали так. Там собиралась молодежь с низов Алма-Аты – не имею в виду плохом смысле «с низов», а с нижней части Алма-Аты. То есть, поскольку это с нижней части они все-таки были, то более такие хулиганистые они были, больше там было драк, больше там было воров всяких и бандитов и тому подобное. А в Доме офицеров это были вот такие все, которые хотят танцевать рок-н-ролл. Там где-то запрещали, где-то не запрещали – бывало всякое, но тем не менее вот собирались здесь, на Бродвее и в ДК, туда-сюда ходили. Это было довольно долго так.

КОРР: В каком промежутке, с какого по какой год ориентировочно?

У.А: Я думаю, это где-то с 1959 по 1960, наверное. Потом почему-то это прекратилось. А может быть, даже чуть раньше. Тут появилось телевидение, появились какие-то заведения другие. Тогда всего было несколько ресторанов таких более-менее: это ресторан «Алма-Ата» — он там же сейчас. Сейчас не знаю – казино было там, что-то такое, а сейчас вот «Алтын-Алма», что ли, а тогда он был ресторан хороший. Потом ресторан был в Парке федерации, даже не помню… Мало было таких ресторанов. Ну, в основном, конечно, у людей денег не было особо по ресторанам ходить, потому что зарплаты были маленькие. В основном на улице болталась молодежь. Тогда ещё все ходили на танцы. Парк культуры еще же был! Там вообще собирались Малая станица, «Татарка» в чужие места ходить нельзя. Летом танцы, зимой катки. Коньки для Алма-Аты – это был финиш натуральный! Во-первых, «Медео». А на «Медео» приезжали все самые знаменитые, типа Гришин и так далее, Скобликов – я их всех видел. Видел Воронину, разговаривал когда с ними, поскольку я сам занимался горными лыжами. Мы все время проходили мимо, как-то общались: не было такого сильного зазнайства у них. И коньки: как только вечер – кто куда. Кто на «Медик», кто на «Динамо», кто в Парк культуры на «Спартак». Мне казалось, что развивалась молодежь каким-то образом. Хотя драки были, что тут говорить. Драки всегда: там школа на школу, двор на двор – ну, дети, тут ничего не сделаешь. Были районы алма-атинские, чисто даже по национальному признаку разделялись. Вот, скажем, где-то за кинотеатром «Казахстан», по Сейфуллина туда – это уйгурский район был. Если где-то кинотеатр, сейчас церковь — казачий центр. Там чеченцы доминировали, но потом они уехали. Где Головной арык (сейчас Абая) – вот они, вот эти абаевские. Эта улица Тулебаева называлась Абая – это абаевские, там они держали, как говорят, мазу.В Тастаке свои какие-то. Естественно, что где-то встречались, где-то дрались. Я тоже был вообще-то нехорошим мальчиком в свое время, до класса 8-го. Мне тоже хотелось с кем-то подраться, кого-то, может быть, если не обидеть, то по крайне мере показать, что мы такие! Тем не менее, это все прошло. Это запомнил я: одна женщина прибегает к моей маме домой: «Вашего сына в лихорадке трясет!» Мама испугалась: что такое?! Оказывается, там рок-н-ролл, и мы рок-н-ролл по-разному танцевали так, что тряслись. Моя мама прибежала, смеется…

70-е: «Штрафной удар».

В Алма-Ате было много людей знаменитых, снимались фильмы тут разные. Я даже в одном тоже принимал участие – это был фильм «Штрафной удар». Там был Высоцкий, там был Пуговкин – это уже 70-е. Это, по-моему, 1971 год.

КОРР: Расскажите, как Вы попали в «Штрафной удар»?

У.А: Я не собирался попадать никуда. Но поскольку я был одним из тех, кто занимается горными лыжами… А мы вообще, честно говоря (о скромности не было речи) казались сами себе небожителями. Потому что когда мы идем с лыжами, люди все смотрят на нас, нас было мало, может, 20-50 человек максимум. И мы катались на этих лыжах на Чимбулаке, мы выступали в соревнованиях, я был в сборной и так далее. И вдруг приезжает «Мосфильм». Приехал «Мосфильм» и много актёров: Трещалов, Олейникова какая-то (забыл, как ее зовут), Высоцкий — совсем молодой парень: это, по-моему, первый его фильм. И Пуговкин. И, конечно, яркое впечатление от Пуговкина было. У нас клуб был, и они устраивали беседы с нами, рассказы. Мы их спрашиваем: а почему Вы пришли в кино, допустим. Ну, Пуговкин что ответил: «Однажды, — говорит, — один режиссер сказал, что у меня характерное лицо крестьянина, а другой – что у меня характерное лицо рабочего. Но я ни тому, ни другому не поверил: наверное, я чистый интеллигент». Всё так смешно было…

Ну, наша роль какая была? Фильм был вообще говоря правильный такой. Люди были честнее. Сейчас мы сколько видим: пишут, что то допинг, то этот судья там продажный, то еще что-то. Люди, они хоть в третьем тысячелетии, в четвёртом – все равно будут людьми. Так вот, в фильме говорилось о том, что один деятель спортивный какой-то какого-то района побежал в Москву, набрал спортсменов, чтобы они выступали за его команду и выиграли приз. И поскольку там были лыжные соревнования, нас заставили кататься. «Мосфильм» говорит: мы вам будем платить. Ну, ладно, платите 5 рублей в день. Естественно, вы, наверное, знаете как снимается кино: дубль номер один, дубль номер два, дубль номер 10… А это же надо подняться на гору – канатная дорога одна была в разных местах. И вот постоянно подымаешься, едешь… Ага, не так: давайте снова. Фигуры. Мы там по пять человек в ряд, еще что-то, ну, всякое: если фильм посмотреть, там есть. Естественно, уставали. Надоело это, конечно, лыжи ломались.

Высоцкий.

Но тем не менее, Высоцкого я запомнил. Жалко, конечно, я не переговорил с ним лично. Потому что я был намного младше. Он все-таки с 1938, по-моему, а я с 1943 — разница есть

КОРР: Самый первый фильм у него был, кстати, «713-й просит посадку». А вот что-то запомнилось в связи с Высоцким в Алма-Ате еще?

У.А: Конечно, запомнилось. Но первое, конечно, это гастроли Театра на Таганке в Алма-Ате. Я видел.

КОРР: Какой это год был?

У.А: Наверно, 1973-74-75-й – что-то в этом духе. Значит, «10 дней, которые потрясли мир» по Риду. И, конечно, мне запомнились Высоцкий и Золотухин – как они в вестибюле с гитарами. И роль Керенского – он же в роли Керенского там был. Там много, конечно… Пугачев… Тут что говорить… Я сидел довольно близко. И, можно сказать, что тогда можно было билеты достать, а вот сейчас бы нет. Сейчас бы, может бы, если хорошо заплатить, то да, но не все же могут. Я смотрю, билеты сейчас на вот это… Приезжала Успенская – до 8 тысяч тенге доходят билеты: ну, как можно простому человеку пойти? Нет, конечно: лучше я кассету послушаю. Значит, Высоцкий был в Политехническом институте. Не был я на этом концерте. Но это, наверное, все-таки не 1973 – еще раньше, наверное… Но почему он тут был? Потому что Филиппенко… Филиппенко – актер такой есть, тоже из этого же театра, его отец работал в Политехе: он был начальник Первого отдела – ну, чекист. А Александр Филиппенко, он привел своих ребят всех из театра, и они давали концерт, и кто-то записал.

Конечно, Высоцкий для меня – это много. Может быть, я вперед многих слушал его. У меня жена работала во Франции в 70-х годах: 1976-78-79-й. Она там почти 2 года проработала, и до этого была. Она мне: «Что тебе привезти?» Я говорю: «Только пластинки, только пластинки…» Поскольку я в общем-то коллекционировал всегда. И она привозила пластинки Высоцкого, которого записывали в Париже. Там 2 пластинки, которые она привезла, тут полгорода за мной бегало переписать. Я, естественно, переписывал. Деньги, правда, за это никто мне не давал…

КОРР: Тогда не принято было как-то брать.

Пластинки. Вертаки.

Были люди, которые тогда уже начинали на переписи деньги делать. Может, они сейчас как раз самые те вверху олигархи. Меня жена до сих пор пилит за эту мою страсть. Говорит: ты нам всю жизнь испортил, ты все деньги на эти пластинки, на книги тратил. И что с ними делать теперь? У меня любимая песня была «Тысяча пластинок». Там говорится: «Эх, взять бы эту тысячу пластинок и разбить на тысячу частей». Вот так бы мою тысячу пластинок разбить .

КОРР: Но там еще есть: «И продать за тысячу рублей».

У.А: Ну, да – за 1000 рублей один раз продал, это было. У меня было такое: я взял и продал – думаю: всё, больше не буду пластинки собирать. Это было давно. Почему продал – потому что, ну, где пластинки обменивали? В Парке культуры или там потом около АДК, на полях вот этих. И постоянно были какие-то нападения хулиганской шпаны. Даже стыдно: вот мы, допустим, 50 человек здоровых мужиков, а нападающих на нас – пять-семь пацанов. Подходят с палками и начинают кого-то колотить, забирают пластинки, а все убегают. А почему убегают? Каждый держится за свою пластинку, боится: потому что ты держишь 1000 рублей как минимум, больше 1000 рублей – это не 1000 тенге. Это по крайне мере, может быть, 100 тысяч на сегодняшние деньги. И как-то надоело, думаю А почему мы туда ходили – потому что ты слушаешь одно, и хочется другое послушать, продать-купить и тому подобное.

КОРР: А это где такие нападения были?

У.А: И в парке были нападения, и около АДК, где Дом культуры АДК, Дворец культуры, и на полях было, и у стадиона… Бегали как мы от них, не знаю. Во-первых, ты не видишь, вдруг все побежали, и ты бежишь: такой стадный инстинкт получается. Ну и я продал пластинки именно за 1000 рублей

КОРР: Много пластинок?

У.А: Я продал штук 20 – фирменные пластинки. И другие пластинки были, которые так особо не считаешь, там перепечатки. А что я купил? Я купил кинокамеру. Кинокамера-то какая была – «Лада», 8-миллиметровая. Дочку, родственников, друзей снимаю на эту пленку – в общем, почти все деньги ушли. Еще телевизор купил, но все равно это здорово! Потому что сейчас я это все переложил на видео, и пусть плохое изображение, но все равно там есть даже теннис 70-х годов. Там были довольно хорошие теннисисты, я их снимал. Они смотрят, удивляются, а другого нет – это история. А потом пластинки опять пошли, магнитофоны, «вертак» «Акай» — естественно, они остались. Что делать с ними? Жена все мучается: «Когда ты их уберешь?! Я их отнесу на помойку! Убирай, места нет дома, ты же не слушаешь!» Ну, действительно, не так часто слушаешь, как раньше. Как-то раньше, когда слушаешь с виниловых пластинок, звук-то другой: как-то тут чувствуется это. Я их никуда не деваю, хотя некоторые олигархи уже что-то говорят: давайте, мол, мы заберем, посмотрим.

Цой.

Конечно, запомнилась Алма-Ата еще Цоем Виктором. Но это уже попозже. Я проскакиваю через целый пласт. Поскольку я, конечно, был причастен к этому, в этом нашем Политехническом институте (сейчас это Национальный технический университет). Виктор Цой давал концерт, давал концерт под акустическую гитару. Студенты наши были, 1987 год, по-моему. «Игла» снималась. Рашид Нугманов, не безызвестная личность. И Бычков Женя, который сейчас работает в Канаде на радио каком-то, и, по-моему, здесь что-то на 31-м тоже делает. Мы как-то сговорились с ними, потому что все пластиночниками были, и привели Виктора. Он дал концерт. Естественно, что не забесплатно. Студенты платили по рублю за этот вход – всего 200 студентов было. Немного другие: «металлурги», «нефтяники», «горняки» — это все-таки не продвинутая молодежь. И сейчас так же. Вот эти «автоматчики-информатики» — тут больше городских, алмаатинцев, а там больше приезжих. Те не знали, а эти пришли и подпевали: так здорово было. Я об этом рассказывал в «Аргументах»…

КОРР: Расскажите и нам.

У.А: Я же увлекался западной музыкой сначала, как все. Потом уже в 70-е годы – ну, тут, конечно, Окуджава. Мы все песни знали его. Появился Высоцкий. Но уже тут западная музыка, что пошла. Диско пошло. Конечно, рок-н-ролл был, «Биттлз», естественно. Но все-таки как-то хотелось своего. И вот пошли первые рок-группы. Они назывались сначала ВИА там «Земляне». Мы их так сильно критиковали тогда, а недавно слушали – как здорово они пели! Естественно, «Машина» пошла, «Воскресенье», Гребенщиков: там уже думаешь о словах. Вот этот «Электрический пес», который прячется в стену – о чем это речь идет? Это именно о нас – что мы на кухне сидим, говорим, не боимся, выйдем там, все дрожим, страх какой там сидит после этих 50-х, еще от родителей страх сидит. Конечно, все на пленках. Бычков, он же у нас был лидер: во-первых, он музыковед сам, сам музыкант, в консерватории работал, пропагандировал всех советских рок-музыкантов, и в том числе Башлачёва. Башлачёв – он не доехал до Алма-Аты, а ведь собирался приехать, но что случилось, почему так произошло, что он выбросился там? А ведь он должен был приехать по плану, то есть, мы уже договаривались. Я там был. Я подзабыл, где рок клуб ихний в Ленинграде, я смотрел это фильм Рашида Нугманова «Ях-ха» — это же вот о рок-н-ролле советском. Тот же Высоцкий, я считаю, тоже рок-н-ролл, потому что тексты протестующие, в общем-то. Может быть, поэтому мы и решили пригласить. У меня был друг, француз, работал 4 года здесь, в Алма-Ате – он такой поклонник советского рока был. И вот для него эта песня «Телевизора» «Мой папа фашист» — это было вообще круто. Значит. мы пригласили Виктора сюда, он пришел в сопровождении этих ребят – Евгения Бычкова и Рашида – я провел в актовый зал их. Из 800 мест у нас собралось только 200: объявление было, но ребята не знали, никто не знал, кроме наших – моего факультета. Сел Виктор, я подхожу и ставлю магнитофон – портативный магнитофончик «Грюндиг». Честно говоря, сейчас я понимаю, что это была простота, которая хуже воровства, но тогда и мысли не было такой. Не приходило в голову, что существуют авторские права и прочее. Я поставил магнитофон, он так посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я включил, сел, и он начал. Он с какой-то песни начал – идет, идет так, нарастает какое-то напряжение, в зале начинают подпевать. Потом пошла песня эта «Алюминиевые огурцы» — и тут уже все хором, вот эти 200 человек эту песню стали подпевать. В общем, он пел то, что просили, записки присылали. Спрашивали: кого вы считаете учителем, кому вы подражаете? В основном намеки были на Гребенщикова: понятно же, что все-таки Гребенщиков был там лидером. Хотя там такие как Науменко или там этот в «Телевизоре» — как его, забыл… Ну и Кинчев там тот же самый. Они были не менее знамениты но, тем не менее, он сказал: «Да нет, я не подражаю, но уважаю…» и так далее. «А почему Вы в кочегарке работаете? Не можете найти себе место, что ли, где работать?» А он говорит: «Там хорошо, тепло…» У него же песня есть «В этом городе мало солнца». В общем, прошло хорошо. Единственно, что я пожалел тогда (мне тогда стыдно, что ли, было – ложный этот стыд): пригласить надо было. Потом я уже разговаривал с Женей, я говорю: надо было пригласить, посидеть там и так далее под это дело. Кстати, моя жена была во Франции тогда, я один, и выпить было, но постеснялся. А после этого мы пригласили группу «Нате!»

От «НАТЕ! » до Земфиры.

Группа «Нате!» — Артем Задерий. Это была группа в России, вернее, в Советском Союзе – первая группа панк-рока.

КОРР: А «Секс пистолс…» ой, не «Секс пистолс», а Свин?

У.А: Ну, это не советское же…

КОРР: Нет-нет, я перепутал: Свин с АУ – «Автоматические удовлетворители».

У.А: А, да… Ну, может быть… Ну, может, и «Зоопарк» можно назвать в чем-то… Хотя, все-таки не так, а вот панк-рок – ну, как бы его выразить… Во-первых, это немножко грязная такая музыка. Ну, тут народ навалил полный зал. Что они там вытворяли! Во-первых, мат идет. Представьте, что в 1988 году мат идет со сцены. Раздевается, кидает и так далее. Ну, понятно, что для молодежи, может быть, это было интересно, но в партком попал потом я. А почему я имел такую возможность устраивать такие концерты в государственном учреждении? Это же не так просто – кто разрешит зайти кому-то и сделать тут концерт? Посто в советские времена, можно сказать, заботились о культурном уровне молодежи, и в Политехническом институте, как и в других вузах, существовали или функционировали «университеты культуры». Это чисто общественные организации. И вот я был проректором такого университета. И что мы там делали, кроме вот этих концертов? Конечно, приглашали там каких-то художников, искусствоведов. Они рассказывали про какие-нибудь картины Флоренции или еще чего-то. Какие-то люди рассказывали по музыке, еще что-то тому подобное. Я лично выступал там, допустим, по рок-музыке, общественную работу вел. Кстати, у нас Клуб филофонистов был в Алма-Ате. Там был такой Гринфильд. Мы часто собирались в Союзе композиторов: там такие прослушивания были. Я ездил по фабрикам, заводам, учреждениям с рассказом о вот этой эстрадной музыке, допустим, о том же «Оттаване» или «Бони-М». Одновременно в магазине «Мелодия» продавали пластинки. Потом уже хотели «Телевизор» сюда, но руководство тут сказало: «Всё, хватит! Вы что тут творите!»

КОРР: «Телевизор» ведь приезжал?

У.А: Был, конечно, но сюда не пустили. «Телевизор» выступал потом во Дворце культуры АХБК. Борзыкин, да. Вообще, конечно, это был фантастический концерт. Во-первых, очень здорово, что не большая аудитория. Не то что как, допустим, Майкл Джексон выступал на Парк ДЕПРЕНС – я был на этом концерте в Париже. Я туда приехал, мой друг, который любит только советский рок – вот он купил билет, и мы пошли. Сидели довольно далеко. Ну, Майкл Джексон для меня был один из лучших, когда я пацаном был. У меня 3 пластинки было его. Я, честно говоря, так пожалел, что пошел на этот концерт, потому что у меня впечатление осталось только от этих тел людей, которых от удушья там вытаскивают или обливают этих людей, которые рвутся на сцену, из ведер. Короче, не смотрел я этот концерт, а только смотрел, как кого-то тащат по этим по головам. А вот «Телевизор»… Мы в слова так сидели вдумывались: я считаю, что советский рок интереснее. И то, что года 3-4 назад делала Земфира, тоже было интересно. Мне кажется, что не смотря на то, что я в силу возраста, может быть, не так остро воспринимаю, но тем не менее виджу, что это интересно.

Советская эстрада… Вот смотрите — 90-е годы – какая была блестящая эстрада: Цыганова, Буланова, та же Успенская. Столько людей было там, ярко так пели. И потом раз – и все исчезло. И сейчас прилизанное такое всё, ничего не слушается. Даже Басков – голос прекрасный, а песен-то нет…

Асыки и лянга.

КОРР: Я знаю, что у вас есть книга, которая называется «Асыки и лянга». И мне бы хотелось, чтобы Вы рассказали об этой книге и о таком явлении как игра в асыки, игра в лянгу в Алма-Ате.

У.А: Я чистый алма-атинский пацан. Можно сказать, что все наше детство прошло на улице. Не было телевизоров – они появились только в 1959 году первые; не было каких-то компьютеров – мы были всегда на улице. Ну а футбол… Конечно, мы играли, но мячей не было практически, и мы мячи набивали чем-то, зашивали их, ну и играли, конечно, в футбол. Но все-таки асыки и лянга были непременным атрибутом. У каждого мальчишки был мешок какой-то тряпочный с этими асыками. Порой мы зарабатывали на этом копейки какие-то: асыки – один стоил там одну копейку, другой 5 копеек… Почему захотелось мне это осветить – потому что я боюсь, что вот эта наша молодежь совсем маленькая – во-первых, они перестали нормально общаться между собой, понимаете? Какие-то стали отношения другие. Раньше мы все одинаковые были там на улице: папа у тебя профессор или папа дворник, мама уборщица – все одинаковые. Все одинаковые, никто не кичился какими-то дорогими вещами. Хотя бывало, но редко, очень редко: в основном все ровно жили скромно, ровно. Я надеюсь, что игры, о которых мы говорим, получше чем игра на компьютере. Компьютер – там 1000 игр, надо за них платить, надо у мамы, у папы деньги выпросить. Если ты в игровые автоматы идешь, тоже деньги надо. То есть, зарплата должна быть у родителей, чтобы тебе позволили. Но зачем, когда ты можешь свободно играть, развиваться и меткость развивать. Конечно, можно ходить на теннис, можно ходить на футбол. Но пойдите в теннис – сколько надо платить? Пойдите на фигурное катание – кто вас будет за бесплатно учить? Это же не советское время.

КОРР: А вот как это было в Алма-Ате? Может быть, не все знают правила – напомните. Я помню, «в круга» играли или просто линию чертили.

У.А: Да. Ну, вот несколько игр, которые в Алма-Ате были популярные – это, конечно, кон. Это довольно простая игра. Взял, вышел на тротуар или просто на земле начертил черточку здесь – и сколько человек, если двое, то двое; трое, то трое; четверо – пожалуйста. Асыки выставляешь. Ну там такие были всякие правила: у асыка есть 4 стороны – «чик», «бук», «алче», «таган». Обязательно надо ставить на «таган», потом на «алче», и так далее. Если неправильно поставил, то любой подходит и говорит: «хамсер» — то есть, заберу, потому что не правильно ты сделал. «Заберу» — и без всяких в карман его. Это простая игра: отмерили сколько-то шагов – допустим, 10 шагов или 5 шагов – и стараешься выбить этот асык. Надо попасть и выбить. А выбить надо обязательно на какое-то количество сантиметров. Чем мерить сантиметры? Лапой. Подходишь: раз, два… Три лапы есть – значит, забрал; если нет, то оставил: значит, другой бьет и так далее. Ну, там «юриться» надо – кидать: кто первый, кто второй. Если встанет на «алче», тогда, значит, ты главный. Вот у нас на Сейфуллина и Кирова есть Музей олимпийской славы, по-моему, называется, и там стоит гигантский асык – здоровый асык, который стоит именно в позиции «алче», и написано: «Пусть вам улыбнется удача» по-казахски. То есть, на «алче» встал – значит, ты выиграл. Игра посложнее уже – это «круг». Круг – и внутрь заходить нельзя. Опять же издалека стреляешь – если кто-то повалил асык какой-то, то тогда подходишь к линии круга, выбиваешь опять же. Есть еще какие-то правила. Потом другая игра — это «Чик-бук» называется: тут надо обязательно, чтобы их кто-то ставил, чтобы именно обязательно одной плоскостью – иначе нет. Ну какие-то там есть еще маленькие правила, но основной принцип в этом.

Ясно, что эти асыки любовно сохранялись. Некоторые заливали свинцом, некоторые обматывали какой-нибудь проволокой, красили их во все цвета. В детстве казалось, что это самые-самые ценности твои. Это, мне кажется, игра вечная. Потом асыки ничего же не стоят: все равно же мясо покупают, все равно этот шарнир выбрасывают.

А вот лянга – вторая игра. Лянга – это тоже чисто восточная игра, и я так думаю, она пришла к казахам от дунган. Ну, дунгане – это же китайцы, только они мусульмане, а вообще это китайцы. И вот через них и пришла эта игра. Почему я так утверждаю? Ну, во-первых, два иероглифа, которые обозначают «лянга» есть: вот они объясняют – оба ударят, ну, мы же говорили – оба, пара.

Когда я был в Китае, на западе Китая, в Гуанчжоу, то там обнаружил, что играют в эту лянгу не дети, а взрослые люди моего возраста и постарше. И женщины в том числе стоят и играют. Я смотрю, как они играют – они не так, как мы там сам с собой: там один ударит ногой, другой через пятку, через себя. Ловкие какие – они всю жизнь играют, умеют. Правда, лянги другие у них: у них лянги перьевые и напоминают волан. Что вытворяют, я вообще удивился. Я подошел, показал книжку там этим китайцам свою, и они мне лянгу подарили. Они говорят: «Вот это не берите – это лянга для туристов, ею играть нельзя». То есть, они красивые, но играть нельзя. А есть спортивные.

Я потом узнал, что даже в Америке есть такая игра – называется «Сокс» (носок). В носок немножко песка насыпают, привяжут что-то и так же играют. Ну это такие, которые там в трущобах каких-нибудь играют, но тем не менее. Значит, я, учась в этой школе 33-ей (довольно знаменитая была в Алма-Ате): это 8 марта и Комсомольская… Она знаменита, может быть, тем, что там учился космонавт какой-то, по-моему, там Токтар Аубакиров учился, еще кто-то… Тимур Сегизбаев – известный футбольный функционер, бывший кайратовский полузащитник легендарный. Много людей там училось. Она сгорела где-то недавно, потом ее восстановили, сейчас она красивая стала. И вот запомнилось, что один из какого-то района ближе к Малой станице — там казаки жили под горой под этой – Груздевы, Веригины, Кислицины – вот такие династии казачьи. Раньше не говорили об этом даже казаки, а кто такие вообще – раньше это племя вроде как надо было истребить, вообще было такое. Ну и вот, он, играя в эту лянгу (а лянга заказная игра), взял каких-то фигур сложных или не сложных. 20 сделал – ты должен повторить: не повторишь – значит, «малаяться» должен. Что значит «малай» — это Микулухо Маклай когда там был, где-то в Полинезии, и видел, как их потом эксплуатируют – оттуда и пошло «малаят». Значит, в «малая» превращали: он тебе кидает за ногу эту лянгу, а ты запинываешь ее куда-то, он бежит, достает ее тебе, и кидает опять – ты опять запульнешь куда-то. Если он успеет поймать – это значит он кончил. Ну, а сколько раз он должен сделать? Вот ты 20 заказал, а он сделал 10 – значит, 10 раз он тебе должен это сделать. И вот парень Гена Веригин (может, живой ещё), он настолько был ловкий, что делал вот эти фигуры: «люра» — одна из самых сложных фигур. Там были «люры» простые и много других. Там «люры» — это же из-под ноги, отсюда ударить, подпрыгнуть и ударить. А простая – это легко, когда подбросил, а потом туда. А он, Веригин, без этих подбросов по 100 штук с каждой ноги и налево и направо делал. Это было фантастика, вообще никто не мог с ним сравниться, и боялись с ним играть, потому что замучит, «замалает». В общем, мне эта игра, конечно, кажется нормальной не смотря на то, что там разговоры о грыжах были. И, может, были такие случаи, но я думаю, что и без этого были такие случаи – в смысле, не играя у кого-то грыжи были. Опять же не надо никакого зала специального, никакого не надо освещения, ничего специального – вышел и играй. Мы пятаки пробивали: не было у нас свёрел тогда, мы гвоздем, молотком: пробьешь дырку эту, вставил, спичкой подпалил – и все, играй пожалуйста.

Ташкентская вела в Ташкент.

Хотелось бы, чтобы алмаатинцы помнили вообще свои эти корни истории. Я, конечно, очень переживаю, что переименование улиц идет – тотальное переименование улиц идет. То есть, улицы носили чисто вот этот дух Алма-Аты. Например, Ташкентская: ну зачем ее 100 раз переименовывать – то 50 лет октября, то теперь Райымбека. Это Ташкентская улица, она и вела в Ташкент. Это улица Узбекская, Уйгурская и так далее. А почему они так назывались? Жили там люди этих национальностей. А если говорить о «Компоте» — там Вишневая, Грушевая, Яблочная, Садовая, Винодельческая, Мельничная и так далее: они ведь тоже отражали что-то. Ну, я пониманию — Мещанская улица: нет мещан. И всё равно – история. Мне кажется, переименования эти – это не очень правильно. Хотя я даже сам где-то причастен, потому что вот есть улица имени моего отца, и тем не менее вот, казалось бы, что лучше оставлять. И город Алма-Ата все таки звучит лучше, чем Алматы. Надо гласную букву иметь, даже песня «Город мой родной Алма-Ата» — «А» буква идет, она звучная гласная.

Авария.

Я этой истории, можно сказать, был свидетелем, поскольку я работал в Политехническом институте – наши корпуса находились выше Курмангазы по Ленина. Я приехал на работу на своем автомобиле. Разворачиваюсь, поставил, зашел на второй этаж, и в это время услышал грохот какой-то. Ну, естественно, к окну – смотрю, летит какой-то большой предмет. Я испугался за свою машину – у меня довольно хорошая машина была, ЗИМ. И я побежал. Смотрю, колесо лежит около машины. Думаю – как, откуда? Смотрю – там автобус поврежденный, другой поврежденный. Вперед пробежали – вся улица Ленина усыпана какими-то обломками, железками. Кого-то спросил, он говорит: вон они поехали. Мы туда, в свою машину быстро забежали, только сели – слышим, взрыв бабах! Что такое? Едем туда. Доехали до Комсомольской, смотрим – прям горит всё. Ну, мы машину оставили, побежали, подбежали туда, видим, что пожар идет. Приехали быстро пожарные – очень быстро приехали – затушили там минут через 10. Конечно, это ребята, которые, можно сказать, наверное, героический поступок совершили, потому что они спасли жизни людей. Целый полный автобус ехал ЛАЗ 66-ой номер. Я точно, конечно, этот автобус не видел, потому что они уехали.

Они обгорели совсем – угольки там были. Мы стояли долго, так ужасно все. Поехали наверх, а что там? Там-то два трупа, там «Москвич» ехал вверх, там отец с сыном в машине, и они попали под этот Урал, как он называется. В общем, большой этот военный автомобиль разнесло, их полностью разметало. Как потом объясняли, что это конструкция этого автомобиля такая, что если двигатель глохнет, то тормоза не работают. И вот полный солярки это автомобиль взорвался.

До сих пор люди носят цветы. Уже многие, может, не помнят – что, почему, но тем не менее цветы я там вижу всегда.

Но это не первая такая авария. У нас же город такой – у нас наклон: то есть, ты не должен выключать двигатель никогда. Первая такая авария была… Такие были автобусы, они ходили на «Медео». «Башмачок», что ли, назывались. И вот один такой тоже без тормозов ушёл, и разбился.

КОРР: В каком году?

У.А: Ну, это уже в 1958 было, тоже разбилась. Много… Если по Ленина поехать верх, то видно, есть там крестики или еще что-то. Люди едут порой, может, под каким-то возлиянием, лихачат. Алма-атинские водители вообще, честно говоря, мне не очень нравятся: очень лихие ребята. Поэтому, ну что ж – в Алма-Ате особенности, конечно, есть, но я надеюсь, что больше не будет таких случаев. Не дай Бог.

Леон КОСТЕВИЧ