«Окончательно и бесповоротно».

Хочешь, я тебе расскажу про первую встречу с этим гордом? Я приехала из маленького такого города Каратау, что в Джамбульской области. Моего папу перевели сюда, в Алма-Ату.

КОРР: Какой это был год, сразу скажи, пожалуйста.

Т.Р: это был 1972 год. Я была маленькой девочкой и Алма-Ату в этом маленьком городе я воспринимала как город, в котором много конфет шоколадных. Вот когда папа приезжал из Алма-Аты в Каратау, для нас это был праздник. Папа из Алма-Аты — это значит были шоколадные торты. Таких тортов я потом нигде никогда не ела. Они были шоколадно- вафельными, из настоящего шоколада, вот такие квадратные — это было вообще верхом детского счастья, вот эти вот торты. Потом конфеты, я не помню, как они назывались, и первый раз я попробовала орехи кешью — они тоже тогда были очень давно, и сосиски. Вот эта была встреча с Алма-Атой в этом маленьком степном городке. И когда папу перевели окончательно сюда, в Алма-Ату, мы поехали, и все нас провожали. То есть, это для меня было что-то такое — город весь в огнях: таким я его себе представляла. Самое интересное — вот таким вот он и предстал передо мной. Но первое открытие здесь — горячая вода была круглосуточно. Была 3-комнатная квартира замечательная, и рядом был цирк, который мы никогда не видели в жизни, потому что в Каратау его просто не было. И в этот город я влюбилась сразу, окончательно и бесповоротно, потому что нас мотала судьба с моим мужем потом. Мы жили 5 лет в России, мы жили 5 дет в Германии, я была в Америке, я все думала — где же оно, это счастье? И я поняла — счастье может быть для меня только в этом городе. Потому что вот когда мы приезжали сюда, только подлетаешь к Алма-Ате — и вот этот ландшафт под подлет, вот эти вот горы, и этот воздух – это непередаваемые ощущения. Я недавно узнала, что Алма-Ата входит в 10 самых грязных городов мира. Но мне всегда почему-то казалось, что чище нашего воздуха, какого-то пьянящего, нет больше нигде. Вот, наверное, такие люди — они меня всегда сопровождали. Но этот город настолько вошел в меня… У нас всегда была и есть возможность — уехать в Германию: все наши родственники по линии мужа уехали туда и на нас смотрели, как на ненормальных. Слава богу, что у нас была возможность попробовать пожить в других местах, для того, чтобы понять, что счастье может быть там, где ты понял, что это твое место. Где ты по- настоящему был счастлив, потому что здесь была первая любовь и не последняя, здесь были друзья, студенты, первое «курю» и первое «брошу».

КОРР: Вообще, мне кажется, знаешь, это был рассказ не об Алма-Ате, а о Каратау, потому что ты говоришь, как хорошо было здесь, а я думаю — как же было плохо там. Может, там ты настрадалась, и после этого тебе Алма-Ата показалась раем?

Т.Р: Нет, что ты! У меня было счастливое детство. Мне кажется, у каждого ребенка, даже если он переживал какие-то сложности, воспоминания о детстве самые яркие. И за счастье считаешь, что тебе чего-то не хватало. Просто Алма-Ата для меня была центром Вселенной тогда. И в первый раз я услышала именно здесь «какая красивая девочка приехала». Я думала, что только в Алма-Ате могли так говорить мальчики. Я просто поняла, что я повзрослела к тому времени до такого возраста, когда мальчики говорили девочкам такие слова. Первое какое-то признание такое вот — это были трамваи. Ты будешь смеяться, мы даже на трамвае специально ездили, потому что у нас этого не было там Это первые наши небоскребы — это «Три богатыря», Это гостиница «Казахстан», в которую мы втихаря пробирались, чтобы на супер-лифтах проехать до верха и вниз. Это мне сейчас смешно, когда я тебе это рассказываю, потому что оказывается, вот такие вот эксперименты для нас были нужны. Потому что особых развлечений не было: основным развлечением было кино. Я до сих пор помню, в каких жутких очередях мы стояли, чтобы попасть на какой-то фильм. Ну, это опять же было место не только знакомства с хорошим кино, с режиссером, потому что впервые я для себя открывала и Михалкова, училась понимать, где хорошее кино, где плохое. Тогда у нас была такая возможность — сейчас этой возможности нет. Потому что тебе показывают практически то, что показывают. Это когда только выходили фильмы очень разные, начиная от индийского кино и заканчивая американским. Мы могли это все посмотреть, и сделать свои выводы. Сегодня вот эта навязанная политика, с попкорном, меня не очень притягивает в кинотеатры. А тогда это было опять же место тусовок, где ты «свой – чужой» мог определять. А еще библиотека Пушкина. Какой студент не вспомнит её сегодня! Сейчас идут знакомиться в ночные клубы, еще куда-нибудь. Мы же, я помню, шли дипломные писать в библиотеку, но мы там не писали дипломные, мы в столовках встречались, мы листали первые журналы, которые там появлялись, начиная от «Иностранной литературы» до модных журналов, которые невозможно было купить в киосках где-то. Потому что они просто не выписывались, не продавались. И впервые именно там, в «Пушкинке», я очень много для себя открыла и знакомства завязала. Как будто все дороги, они все сходились вот в этом храме — да. А сейчас там темно и пусто, и мне кажется, что это так печально.

КОРР: Но ведь сейчас много хорошего по сравнению с теми временами. Но, допустим, что касается архитектуры той, то ведь все признают, что тогда Алма-Ата имела своё лицо неповторимое. А сейчас вроде бы и зданий красивых стало больше, но это все напоминает типичный турецкий город, допустим. А вот та Алма-ата, она уже уходит.

Т.Р: А знаешь, я бы совсем не стала скорбеть по поводу того, что было. Такой был облик, потому что наша юность совпала с этим. Но я не восторгалась архитектурой какой-то. Да, «Три богатыря», эти три дома — это тогда было верхом для меня, например, потому что не было таких домов больше. И мне они казались интересными. Ещё могу сейчас вспомнить Медео. У нас не было таких объектов, каким мы бы поклонялись как образцу какой-то бьющейся дизайнерской мысли чей-то. Гостиница «Казахстан» — ну, только потому, что она была высокой и потому что там вот эти лифты. А сейчас много появилось того, чему можно изумиться. Другой вопрос – что не всё, что безумно безграмотно все это построено. Но используя сегодня возможности вот эти, хорошо было бы кое-что сохранить, чтобы дать понять, чему мы радовались тогда, и чем мы можем гордиться сегодня. И поэтому так огульно говорить, что сегодня всё безобразие, и что раньше было ништяк, тоже не могу сказать. Поэтому что-то есть хорошее сегодня, как и тогда было ужасное что-то. Мне никогда не нравилась гостиница «Алма-Ата» — я ее воспринимала только как место, куда приезжали артисты. Мы туда приходили, например, и встречались; были кинофестивали, и мы там могли живыми увидеть артистов. Первое интервью — это гостиница «Алма-Ата», поэтому у меня связано это место как раз со встречами с таким людьми, которых ты мог увидеть только на экране. А пообщаться с ними – это преимущество профессии моей.

Альма-матер.

Я вспоминаю университет. Кстати, может быть, многие журналисты, которые прошли нашу альма-матер, учились не в новых корпусах, где Казгуград, а в КазГУ, который был около Главпочтамта. Это был самый тусовочный, самый крутой район тогда. Потому что все журналисты, все поэты, вся творческая богема высаживалась десантом либо в «Аккушке», либо в «Театралке». Но поскольку «Театралка» была подороже, то мы по-студенчески сидели в «Акку». Почему мы там именно научились курить, потому что это было круто. Я помню, мама, которая приезжала из Праги — обычно же родители: ну, как, девушка курит, боже мой! А моя мама привезла из Праги сигареты длинные «Ева», и сказала: «Таня, когда вы будете курить в «Аккушке» (а оказывается она меня там видела), не кури гадость: пусть это будут красивые сигареты». И я до сих пор помню эту «Аккушку». Мы скорее после пары бегом туда для того, чтобы продемонстрировать эти сигареты. Потому что там сидели и начинающие журналисты, и уже мэтры. Там находили себе подруг те, кому нужно было почитать стихи, они искали своих муз среди студенток. И мы, конечно, как дуры мечтали о таких встречах. Вот это студенческая Алма-Ата.

КОРР: Студенческая Алма-Ата для тебя — это позже 1972 года?

Т.Р: Конечно. Я закончила Факультет журналистики в 1983 году, и закончила его уже в новом корпусе. Но он так и не стал для нас родным, потому что мы все-таки из ностальгических каких-то, наверное, побуждений все равно возвращались туда, к нашему старому корпусу, встречались там. Но закрылась «Аккушка», закрылся этот наш корпус, и появился новый этот город, который кует свои новые журналистские кадры, а мы вспоминаем старое.

«Радио Максимум» не повторить.

Период появления этой радиостанции совпал как раз с моим возвращением из Германии, где мы прожили 5 лет. И когда я там слушала немецкие радиостанции и смотрела музыкальные каналы, я думала: какой ужас — я возвращаюсь в Алма-Ату и опять буду слушать Кобзона, Валентину Толкунову! Потому что там я успела познакомиться с замечательной музыкой, которую раньше я здесь никогда не слышала. Там я, кстати, и Pet Shop Boys для себя открыла, и многие другие имена, о которых я даже не подозревала. Потому что здесь мы могли видеть только «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» по новогодним праздникам. И поэтому я ехала сюда с грустью. Я записала там кучу музыки. И полконтейнера как раз составляли мои эти записи. И когда я приехала в Алма-Ату, первое, что я сделала, я включила мамин трехпрограммник. И вдруг я услышала — по-моему, это была группа A-ha. Я подумала, что я попала совершенно в другую страну. Вот тогда я поняла, что произошла Перестройка по-настоящему, и что здесь что-то такое изменилось. Это был конец 1991-го — начало 1992 года. И тут я спросила: «Мама, что это за станция, что это за радио?» Мама мне ответила: «Да это что-то новое появилось, я не знаю». И на следующий буквально день я иду по улице и встречаю Тамару Калееву, которая сейчас возглавляет «Адил Соз». А раньше она работала в Молодежной редакции и делала замечательные радиопрограммы. Я у неё, кстати, училась. Для меня она была мэтром радиожурналистки. Она меня встречает и говорит: «Таня, что ты здесь делаешь?» Я говорю: «Да вот приехала из Германии, хочу на работу устроиться». Она говорит: «Никуда не устраивайся, ничего пока не предпринимай, тебе позвонят». Буквально на следующий день она звонит и говорит: «У нас есть новая радиостанция – «Радио Максимум». Приходи». Я пришла — это было, по-моему, во Дворце пионеров. И когда я узнала, что это та самая радиостанция, которую я услышала, у меня вопросов вообще никаких не было. У меня было только одно желание — попасть в эту команду и хоть как-то ей пригодиться. Я вообще не ожидала, что я могу здесь устроиться, потому что после долгого периода жизни в другой стране думала, что возможно стала профнепригодной. И практически с колес железнодорожных, с крыльев самолетных я тут же попала в любимое свое дело, на радио. Там был Дуванов Сергей. Что бы про него ни говорили, как бы его ни оценивали, он такой вклад в каждого из нас сделал свой личный, человеческий, душевный, что я ему благодарна по сию пору за то, что он не просто поверил в меня, а сразу сказал: делай, как ты думаешь. А я еще не знала, как. И первые мои выходы были — он мне звонил и говорил: «Супер! Вот именно так и работай». И всё — за ним я, как за поводырем просто пошла и делала то, что я считала нужным, и это совпало, слава богу, с работой Жени Бычкова, Нурбиргена Махамбетова. Вся вот эта группа людей — это большое счастье что я попала туда. Вот эта вышка, это начало, это прямые интервью, эта реакция молниеносная на все события, которые происходили в стране. Раньше это было невозможно, потому что прямых эфиров не было. Тебя не допускали, ты в студию заходил чуть ли не вытирая ноги, переобувая тапочки, там пахло нафталином, там сидели звукорежиссеры. Я не говорю, что это плохо — это было очень ответственно, это было очень правильно. Но в те условия, что я попала — когда что-то только происходит, а ты садишься к микрофону, и нужна твоя редакция, это была такая школа замечательная.

КОРР: Недавно мы писали интервью с Сергеем Дувановым, и он с такой ностальгией всё это вспоминал. Моё глубокое убеждение, что, во-первых, он телевизионщик и радийщик был гораздо лучший, чем политик, потому что у него было много эксклюзивных проектов

Т.Р: Ему просто не дали сделать то, что он хотел. Он тоже хлебнул вот этой свободы, он почувствовал её, но ему не дали напиться этим. Когда хочется еще и еще. Честно говоря, мы все, кто прошли через это, все равно тоскуем по этому времени, потому что это было здорово: по концентрации талантов тогда, по концентрации желания быть полезным стране, когда ты чувствовал, что ты делаешь вместе с другими то, что происходит, и ты соучастник этого. Такого ощущения сейчас нет, потому что сейчас ты чувствуешь больше себя на какой-то обочине. Когда ты смотришь и думаешь, что тебе можно сказать в эфире, а что тебе нельзя сказать. И поэтому с отбитыми руками, но, слава богу, не с перебитыми ногами ты воспринимаешь сегодняшнее время и мечтаешь опять о том, что когда-нибудь повторится то, с чего ты начинал.

КОРР: А скажи, Таня, запомнились тебе какие-то оговорки, какие-то ошибки той поры, когда ты только начинала работать на радио? Может, какие-то случаи с этим связанные?

Т.Р: Ты знаешь, я могу после каждого эфира практически выйти и сказать себе: «Таня, ты дура! Что ты такое сказала там, что ты сморозила?!» То есть, честно можно сказать, что мы там лажались довольно часто, но даже эта лажа была воспринята как бы по-человечки. Потому что люди впервые слышали вот этот прямой эфир, и закулисье как будто было перед ними. И они, кстати, запоминают все вот эти вот твои неточности. Был один даже такой поклонник у меня, который вел тетрадку с моими ошибками. Он слушал практически все эфиры. Потому что это прямой эфир, особенно интервью. Ты там мог быть неточным. Он получал большое удовольствие от этого. И потом мне хотел эту тетрадку подарить, но оставил все-таки себе. Это, наверное, был способ познакомиться как-то, что ли. А сейчас даже не запоминают люди не замечают такого: лажи стало больше. Ее никто не замечает, потому что привыкли к тому, что неправильно говорят на радио.

Незаменимых нет!

КОРР: Сейчас ты работаешь на «Радио НС», и это тоже страница серьезная в истории Алма-Аты, да и Казахстана, я думаю. В частности, стоял у истоков «НС» Костя Иванов, я его хорошо знал. Каким тебе запомнился этот человек, голос которого слушали все?

Т.Р: Ты знаешь, его до сих пор вспоминают. Я тебе хочу сказать, что когда редко там ловишь машину, садишься и тебя по голосу узнают, и когда узнают, что ты работаешь на «Радио НС», то спрашивают: «Где Костя Иванов?» Многие даже не знают, что его нет, но его помнят. Запоминают тех, кого стоит запоминать, ведь хоровод сейчас на станциях людей, которые никак не запоминаются. А его слушали и вспоминают со слезами на глазах. И Женька Бычков, например, до сих пор работает, его проекты идут на нашей станции, хотя он живет в Торонто, а мы с ним переписываемся через Интернет, он присылает эти программы. Потому что я до сих пор считаю, что равных ему просто нет. И, честно говоря, я мечтаю вернуться, мечтаю работать в сильных командах. Мне не нравится работать с людьми, которые не могут тебе составить конкуренцию — они не интересны, они никакие. Нужно идти за такими профессионалами, когда тебе хочется пооткрывать книги, переслушать кучу разной музыки, чтобы с ними хотя бы на равных разговаривать. Поэтому у меня скорее сейчас рутинный такой, что ли, процесс работы. То есть, мне очень хочется, чтобы работа была больше творчеством. Потому что в этом кайф, я его уже попробовала. Я, кстати, сейчас слушаю он-лайн американские станции, слушаю с удовольствием, как изменился «Маяк» в Москве. Слушаю с удовольствием «Эхо Москвы». Я понимаю, что радио не умерло — это мы отстали вот здесь вот со своим FM-диапазоном, который сущность радио перевернул в худшую сторону. Сегодня мы не даем возможности нашим молодым сделать свой выбор. Потому что мы ему навязываем одну и ту же музыку, одних и тех же «фабрикантов». И поэтому, Господи, если бы кто-нибудь где-нибудь дал им послушать что-то хорошее, я уверена, что они бы выбрали совсем другое. Но почему-то те, кто состоят сегодня в топ-менеджерах, считают, что нужно другое – то, что сейчас везде крутят. Ну, посмотрим.

КОРР: Но, видишь, это не только у нас — это и в России.

Т.Р: Нет, там выбора больше.

КОРР: В России просто больше разного – и хорошего, и плохого.

Т.Р: Да, там больше разного. Ты можешь выбрать джаз. Ты спроси сегодня, знает ли наш молодняк, например, что с собой представляет там джаз музыка кантри. Они не знают. Не потому, что они плохие или бездари, или невежды: они такие потому, что у них нет возможности послушать. Они ведь для того, чтобы прийти, например, в музыкальные магазины и выбрать музыку, должны знать, что именно выбрать, а они этого не знают. Поэтому они приходят и просят сборники такие-то, где есть музыка та-да-та… И всё. Сегодня нет просветительской какой-то миссии у радио, какая была всегда. А это тоже, кстати, Алма-Ата вот та, которая была.

Леон КОСТЕВИЧ