О мелочи (копейках) советских времён

Тогда ведь мелочь, она весила,  образно говоря, совсем по-другому, нежели сейчас. На копейку уже можно было купить коробок спичек или выпить стакан воды без сиропа. Детский билет в кино стоил 10 копеек, проезд в транспорте: троллейбус — 3 копейки, автобус — 5 копеек, то есть, после школы ты просто шел и внимательно смотрел себе под ноги. Мелочь есть мелочь: в любые времена она высыпается из карманов. А набрать себе 10 копеек на кино, 10 копеек на проезд – это можно было буквально за те же 10 минут.  А если походить еще подольше, можно было набрать 20 копеек на мороженое.

О Луисе Корвалане, Леонарде Пелтиере и письмах в их поддержку.

Просыпаюсь утром рано — нет Луиса Корвалана. Это помнят все, безусловно. Ну, кроме анекдотов про Луиса Корвалана я не помню ничего. Может быть, подписывали какие-то письма в поддержку. Ну, в школе регулярно эти компании были. То там какой-то больной девочке солидарность выражали все, то Луиса Корвалана освобождали, то еще кого-то. Уже в более взрослом возрасте там был Леонард Пелтиер… По-моему, я уже тогда работала.

Это было просто на уроке. Просто говорили – дети, надо написать. Не написать даже, а подписать письмо. Иногда надо было написать. Иногда требовалось нарисовать рисунок. Вот вам дается 20 минут, ну-ка быстренько… Как правило, при этом отъедалась часть какого-нибудь урока, и все тому жутко радовались. Потому что, что бы ни делать, лишь бы не учиться на самом деле. Корвалан так Корвалан, нам то что.

Об ОСВ-2.

ОСВ-2 по всем каналам  гоняли. Ну, не помню – это, может быть, в районе того года. Но 75-ый ли это, я не знаю. Было очень скучно. Потому что, например, перед сеансами в кинотеатрах давали здоровущий, здоровущий документальный фильм про подписание ОСВ-2. Это было ужасно скучно – смотреть на два лица: одно брежневское, второе соответствующего президента, и слушать вот такой монотонный официальный текст по этому поводу.  А кино, в общем-то, ты знаешь, в те времена было первым развлечением. Потому что, ну, по телевизору 4 канала, в лучшем случае – один фильм в день. Компьютеров никто тогда не знал.  Вот никаких кабельных телевидений не было, все ходили в кино. А в кино – нате вам, пожалуйста, ОСВ-2

О незыблемости 70-х и их отличии от 80-х.

Для меня самое  принципиальное отличие все-таки было в том, что в 70-е годы я была ребенком. В 80-е я уже ребенком не была. И, соответственно,  восприятие: просто  взрослый человек, он и больше видит мир вокруг себя. И, может быть, в чем-то больше его понимает. Может быть, в 80-ые годы уже пришло некое ощущение зыбкости всего. Вот уже не было той монотонности  бытия: что вот всегда так было и всегда так будет. 70-е для меня этим очень характерны. То есть, ничего никогда не изменится, все вот как базальтовая скала. Вот есть дедушка Брежнев – он всегда был в моей жизни, он был всегда – я 64-го года рождения – он всегда будет абсолютно. Вот проезд в троллейбусе стоил 3 копейки – он будет стоить 3 копейки, это уже никуда не денется.  Вот это ощущение такой неизменной стабильности оно с начала 80-ых уже начало постепенно рассасываться.

То есть, все началось с того, что мы стали понимать, что бывает по-другому, но не здесь. И как бывает по-другому. А потом постепенно начало складываться ощущение, что по-другому может быть и здесь. Ну, и оно стало.

О магазинах, очередях и продуктах.

Очередь за колбасой я помню прекрасно.  Дикие очереди. Вот тут рядом магазин «Тянь-Шань» тогда назывался там стояли толпы. Колбаса за 2.20, я сама стояла, ветчина за 3.50 бывала чаще. Ну, в общем, не знаю, для меня это не было принципиальным, мы никогда не голодали никто здесь.  Как оно было в других союзных республиках, я просто не знаю: я нигде,  кроме Москвы, собственно, не бывала в детские годы. А в Москве, конечно, со снабжением было лучше. Но это было такое  отличие, на мой взгляд, чисто номинальное. Потому что на самом деле народ прекрасно ел и мясо, и масло, и все это можно было купить, и на все это хватало денег.  Так что я не скажу, что мы жили плохо. Другое дело, что, может быть, в вещах, не относящихся, собственно, к еде чувствовался даже не то что дефицит, а отсутствие выбора. Отсутствие нормального хорошего выбора.

   Всегда был хлеб, всегда были крупы. Всегда были молочные продукты. Масло выкидывали, в общем-то, насколько я помню, каждый день, но в течение дня можно зайти и не застать масла. Это да.

О джинсах и дефиците одежды.

Легальным, как бы государственным, путем достать джинсы было дико тяжело. Я помню такую историю: я была еще маленькая, но я это просто видела – около ЦУМа там есть такие окошечки. Вернее, были – сейчас, скорее всего, их нету.  И дефицит обычно выбрасывали из этих боковых окошечек. Однажды там выбросили джинсы. Может быть, даже фирменные. Вот вся эта площадка достаточно большая с боку ЦУМа, она была залита толпой народа. Если стоять на Арбате лицом к ЦУМу, то это справа будет. Вся эта площадка – там тогда не было ни кафе, ничего такого – она была забита народом. Мне даже сложно найти какое-то  другое сравнение. Вот. И мой брат с друзьями, естественно, пытались купить себе эти джинсы. Я хорошо помню, как они вышли из положения. Кто-то из друзей брата встал на руки и пошел через эту толпу. Потому что все отталкивают голову и плечи. Ноги вот так торчащие в ботинках у всех вызывают шок, и его пропустили практически до самого окна. Другие предприимчивые молодые люди, они пытались свеситься с крыши перед окошком, но тех уже отталкивали. Тех уже не пропускали никоим образом. То есть, легальным путем купить джинсы было очень сложно. Но и разница цен, конечно, между джинсами с рук и в госсети тоже была очень большая. Я не помню, сколько стоили джинсы в госсети. В госсети, по-моему, они стоили рублей 15. А джинсы с рук, в зависимости от степени фирменности, самые дешевые стоили 50, самые дорогие порядка от двухсот. То есть, вот хорошие «Левиса» новые, правильные именно на тот момент, они стоили около двухсот. То есть, в среднем приличные джинсы – это сотня. И надо учитывать, что это почти зарплата. Зарплата молодого специалиста 120 рублей, собственно говоря. Естественно, заводские рабочие получали больше. Кто-то получал и по 300 рублей. Ну, тем не менее, это очень ощутимый такой рывок для бюджета был – купить джинсы. У меня джинсов не было, сразу скажу.

Батники не помню. Я вообще не типичная девушка: я тряпками мало интересовалась. Обувь «Саламандер» помню. А вообще обувь носили нашенскую, фирмы ЖЕТЫСУ.  Страшные, как смертный грех. С тряпками это все-таки не ко мне, меня мало это волновало.  Мы сами что-то шили, какие-то джинсовые юбки у меня были самопальные. Кстати, саму по себе джинсу тоже купить было непросто. Но все-таки легче. Бывала и японская джинса, бывала и местного производства, но это, в сущности, конечно, был не деним, это была вот такая достаточно мягкая, достаточно толстая ткань, напоминающая джинсовую.

О московской Олимпиаде.

Нет, Олимпиаду я помню. Да, её показывали по телевизору, о ней много говорили. Много говорили, как из Москвы на это время выселили бомжей и женщин легкого поведения. Но, естественно, не официально – кто же такое официально по каналам сообщит! И очень хорошо я помню, что в Москву на период Олимпиады нельзя было приехать. Как раз у кого-то из моих знакомых сорвалась в связи с этим намечавшаяся поездка. Ему в общем эта олимпиада была безразличная. Ему надо было в Москву по своим делам. Но город был закрыт на время Олимпиады. Это я помню.

О Высоцком и Джо Дассене.

Смерть Высоцкого я тоже очень хорошо помню. Я тогда была с матерью в поле, у меня мама геолог, это был полевой сезон. Мы стояли под Кокчетавом, по-моему, на берегу Белого озера или, может быть, на берегу озера Шалкар. И все время слушали радио приемник ВЭФ. Ну, естественно, не наша радиостанция – мы слушали «Голос Америки». То есть, про смерть Высоцкого нам сообщил «Голос Америки». Ну, как все, естественно, расстроились: Высоцкий был культовой фигурой того времени, которого в той или иной степени любили все равно все. Не знать его было невозможно. Не было, наверное, вообще человека в моем окружении, который  не знал  бы и не слышал бы ни одной песни Высоцкого, так что, да, тяжелое впечатление произвела эта смерть.

Но, кстати, о другой смерти, где-то в тот же период случившейся, вспоминают гораздо реже. Тогда же умер любимец советских женщин очень большой – Джо Дассен. И именно в те времена это оказалось очень тяжелой утратой. Сейчас как-то об этом не вспоминают. Высоцкого, да, помнят. Вот.

О гибели Джона Леннона.

Ну, еще про одну смерть я не знаю, стоит ли вообще говорить, которая случилась уже к концу года. О ней наверное помнят все. Декабрь, 80-ый, Джон Леннон – вот об этой смерти я услышала по нашему обычному радио, обычной городской сети. Я как раз собиралась  в школу, и я хорошо помню – у меня брызнули слезы из глаз конкретно совершенно. Это было неожиданно.  Было неожиданно, это было больно, было тяжело. Кстати, было странно, что об этом сказали по нашему простому, обычному радио. Казалось бы, кто он такой – Джон Леннон?

О районе «КИЗЫ».

Я жила  и живу в районе «Выставки». Тогда это была ВДНХ, сейчас АТАКЕНТ. Мы считались не выставочными. Выставочными, по-моему, всегда считались те, кто жили дальше Ауэзова, туда в сторону  микрорайонов, если брать вот этот кусочек между Жарокова  и Ауэзова – вот они, по-моему, были выставочные. Мы считались кизовские на Чапаева. Дело в том, что на Чапаева-Джандосова когда-то давно, даже я уже этих времен не застала, был Казахстанский институт земледелия, его потом перенесли за город, а район с тех пор так и сохранил название «Кизы» почему-то в памяти народной. То есть, мы все были «кизовские». В общем, меня как девочку это касалось постольку поскольку. Пацаны там выясняли без конца отношения по районам. Но с другой стороны, если к тебе кто-то привязывался в своем районе, кто тебя просто не знает, можно было сказать – я кизовская, я тут живу, и все нормально. Никаких конфликтов уже не возникало.

О ВДНХ.

А что касается ВДНХ – ну, это было замечательное место. Мы в детстве постоянно  бегали туда купаться в фонтанчике. Лето, раскаленный асфальт, бежишь босиком, потому что обуваться неохота, быстрее, быстрее. В фонтанах водились головастики в изобилии. Мы с удовольствием рядом с ними бултыхались, их ловили. Вообще море детворы было, конечно, на «Выставке» в те времена летом. Кстати, наша ВДНХ мне всегда больше нравилась, чем московская, как ни странно. А потому что московская – она очень помпезная, навороченная,  вот с этим сталинским ампиром, а наша… Я даже не знаю точно, когда она строилась, но, видимо, в конструвистские  60-ые, потому что у нас было все  очень лаконично, глаз не раздражало. То есть, павильоны в чем-то скромные внешне. Но с другой стороны, они нормально вписывались в окружающую обстановку.  И вот эти широкие наши аллеи, на которых не было ни аттракционов, ни каких-то там едален.  А было какое-то спокойствие, вдохновение и чувство простора – это было здорово на самом деле. Я очень любила бывать на ВДНХ. Сейчас, конечно, атмосфера там очень сильно изменилась. В те времена иной раз люди просто выходили туда на пикники семейством. Именно семейством, подчеркиваю, без какой-либо выпивки. Вот так вот брали в термосе чай, брали какие-то бутерброды, садились на травку, благо травки там хватало, и проводили день на ВДНХ. Мы сами так семьей ходили. Это было очень приятно.

   Мне очень нравился павильон, где мебель, например. Я ребенком постоянно пыталась подлезть под эти бархатные шнуры и там посидеть на кровати, потрогать тумбочку, что-то такое. Очень сильно интриговал Павильон пищевой промышленности. Потому что там было море всяких коробочек. Всяких макетов, в которых продукты, которых я просто никогда не видела. А потом ходили совершенно дикие слухи, что некоторые продукты там якобы настоящие, что там по истечении годности их раздают работникам. Значит, новые продукты туда кладут. На самом деле это все абсолютнейшая ерунда, конечно. Мой двоюродный брат, он намного меня старше, очень намного – вот он стал работать на ВДНХ, и вот я убедилась: нет, это пустые коробочки, это картонные макеты, восковые яблоки и груши. Но в детстве это, конечно, было очень интересно. И ужасно хотелось стащить восковое яблоко и восковой виноградик. Зачем, вот и не знаю, но хотелось. Ни разу не удалось.

О самодеятельных театрах и студиях.

Немножко обидно, что нынешнее поколение себе, по-моему, существование самодеятельных театров вообще представляет по фильму «Берегись автомобиля». В наше время их действительно было очень много. То есть, при каждом институте обязательно был театр, а то и несколько. Я училась в то время в политехе. Недолго я там проучилась, но, тем не менее, и там было несколько театров. И как раз с политеха, в общем, началась моя театральная карьера. Хотя, на самом деле я театральной самодеятельностью начала заниматься еще в школе. Не собственно в школе,  а я ходила во Дворец пионеров, вот в тот старый Дворец пионеров, который когда-то был на Калинина. В театральную студию, играла там Бабу Ягу  на елках. Причем, хорошая это была вещь, потому что эти елки мы играли для больных детей. Мы ездили с елками по больницам. То есть, одни дети делали для других вот такой вот праздник, такую радость. Мне кажется, традиция очень хорошая и хорошо бы её снова возобновить.  Тем более что, наверное, материально это и не сложно совершенно. Вот. То есть, какое-то время я играла Бабу Ягу и уже знала, что такое сцена. 

А в Политехническом я буквально чуть ли не на третий день учебы увидела объявление о том, что набирается народ в театр-студию «Контакт». И решила туда прийти. Причём, отбор был серьезный – это вообще, в общем-то, была достаточно серьезная по установкам  студия.   То есть, брали туда не всех подряд: надо было ну почти как в театральный институт что-то почитать, на тебя смотрели и потом только тебе говорили, берут тебя или нет. ОТАЕВА Оля у нас была руководителем. Сама она, по-моему, заканчивала «Галёрку» при Лермонтовском. Достаточно серьезно. Мы там занимались и сценречью и сцендвижением, три репетиции в неделю у нас были.  Одна проходила в актовом зале в Политехническом,  а две другие были в Клубе «Строитель». Вот здесь недалеко – Ботанический бульвар и Ауэзова. Не знаю, какое отношение мы имели к строителям. Видимо, никакого вообще. Но, судя по всему, может быть, для галочки мы были нужны Клубу «Строитель» — что вот есть у них театральная самодеятельность.  И, надо сказать, что в отличие от многих  студенческих театров, мы свое существование оправдывали. На нас ведь все равно выделялись какие-то субсидии, и какие-то маленькие денюжки шли там и на декорации, и все-таки нам зал предоставляли. Мы свое существование  оправдывали. Не только на фестивале «Студенческая весна». Наверное, стоит сказать, что в те времена ежегодно проводился между всеми институтами фестиваль самодеятельности. «Студенческая весна» назывался. Там обязательно принимали участие и театры, и танцоры, и певцы. И много кого. То есть, это было достаточно тоже любопытное мероприятие. Не знаю, есть ли сейчас какой-то аналог. Сейчас, по-моему, все просто играют в КВН. Но в КВН тогда тоже играли, но это как бы было совершенно отдельной вещью. Так вот, мы свое существование как оправдывали? Мы ездили на гастроли. Настоящий взрослый театр на самом деле, да. Мы гастролировали в основном по воинским частям. Солдат — очень благодарный зритель на самом деле, очень. Потому что скучно им до безумия. Они сидят в своей воинской части где-нибудь в Отаре, света белого не видят  и для них то, что приехали девочки (ну, мальчики тоже, правда, но тем не менее), и что-то там показали, сыграли какие-то сценки – для них это всегда было очень увлекательно. У нас был достаточно популярный спектакль из коротких таких вот пантомимических номеров. Назывался «Любовь, страсть и слезы».  Я там была в двух номерах задействована, вот с ним мы обычно ездили. Плюс еще какие-то отдельные номера показывали. Вот несколько раз мы были в ЧУНДЖЕ, ездили по погранзаставам. О Чундже у меня есть отдельная история. (Смеется). Называется «Как мы пережили войну с Китаем».

Дело было так. Как раз с театром мы поехали гастролировать по заставам. И на очередной заставе (не помню, как она называлась: вот закрепилось в памяти название «Застава имени Онопко», но она это  была или нет, я даже не могу сказать). На очередной заставе мы, значит, показываем вот  этот свой спектакль «Любовь, страсть и слезы», уже до сцены третьей дошли. Тут к нашей руководительнице Ольге подходит начальник заставы и очень вежливо так спрашивает: можно я сделаю магнитофон потише? Ну, мы под музыку работали естественно. Она говорит: да, пожалуйста. Тот делает магнитофон потише и: «Застава, в ружьё!!!» Фьюить – и нет никого. Мы только глазами успели прохлопаться. Все пусто, и нам никто ничего не сказал, а времена были еще те. Это был, наверное, 82-й год. То есть, у нас напряженные отношения с Китаем. Китай с нами не стал подписывать договор о дружбе. В общем, мы ждали вторжения со дня на день практически. А тут граница с Китаем, мы до этого лазали на их вышки и сами видели китайскую сторону.  Как они там в смешных своих квадратных штанах заступают на посты. Ну, всё – китайцы напали, ребята,  мы попали.

И мы сидим, а их нету их нету час, их нету второй. Дело закончилось тем, что мы просто заснули. Потому что народ мы молодой, на гастролях мы все ночами, как правило, веселились. Пели танцевали и так далее, отсыпались в автобусе. В общем, пограничники вернулись часа через четыре. Подарили нам какие-то цветочки, собранные по пути, но для этого им пришлось нас растолкать. Потому что мы безмятежным сном дрыхли на их койках, решивши так, что ну ладно, ну война, ну хоть отоспимся, черт с ним. То есть, видимо, было какое-то нарушение границы, но не слишком серьезное. Потому что все-таки относительно быстро они вернулись. Явно не военного характера было это нарушение. Но в первый момент, да, было много страха такого.

Я, кроме политеховской, посещала  не очень много студий.  Как правило, они уже до уровня «Контакта» не дотягивали. То есть, не было, видимо, настолько серьезного отношения  к работе. Ну, про студию в Доме офицеров ты сам прекрасно все знаешь: мы там познакомились.  Там народ очень приятно проводил время. Но как таковой театральной работы там не было никакой. Туда я пришла  к тому времени, когда «Контакт» уже распался. Там тоже была сделана  попытка поставить спектакль. Но до конца не была доведена. Это притом, что в «Контакте» мы на моей памяти  при двух неудачных попытках  два раза спектакли нормально поставили. Это вот «Любовь, страсть и слезы»,  про которую я говорила. И большой у нас был хороший, очень интересный спектакль «Алиса в Зазеркалье». Его в свое время даже сняло казахское телевидение  режиссер Юрий Бутунин. Но не осталось, насколько я знаю, к сожалению, этой записи. А жаль на самом деле. Потому что это был спектакль с оригинальными песнями, то есть, музыку писал один из членов нашего коллектива Сережа ДУКРОВЕЦ. Ребята сами пели эти песни, там были и танцы. Там был на самом деле  хорошо, ярко поставлен этот спектакль.

На Вильяма нашего Шекспира как-то нам и не очень интересно было, если честно, замахиваться. Мы замахивались в «Контакте» на Гарсиа Лорку, но не сложилось, не получился спектакль. И не получился, к великому сожалению, спектакль по «Мистеру Твистеру», который задумывался ну чуть ли не как бродвейский мюзикл на самом деле. Ну, тут, видимо, просто мы не потянули. Мы все-таки не были профессиональными актерами. Хотя ребята у нас были очень талантливые, актером профессиональным там  никто не стал, насколько я знаю.  Но творческими людьми стали многие. Та же Лена  РУЖЕВСКАЯ  — небезызвестное все-таки в городе лицо.

КОРР: Была такая знаменитая студия «Круг» театральная…

Ю.Б: С ними я сталкивалась очень опосредовано.  Она начала свое существование, по-моему, одновременно примерно с «Контактом». И мы были  не то чтобы конкурентами. Ну, такими  вот равновеликими величинами. Но как и что у них  происходило, я, если честно, не знаю. Несколько людей оттуда я знавала, ну, и так в основном,   вприглядку, правда.

КОРР: А можно поподробней о ваших выступлениях перед комсомольцами?

Ю.Б: Ну, как перед комсомольцами… Комсомольцами были тогда всегда люди соответствующего возраста. Вот, считай, единственный спектакль для работников – это  был вот это выступление перед представительницей ЦК ВЛКСМ, которая приехала из Москвы. Больше мы перед комсомольцами как таковыми собственно не выступали. Ну еще, собственно, на теплоходе. То, что мы поехали – называлось Агитрейс на теплоходе «Корчагинец». Вот там перед местным комсомольским начальством мы, естественно, снова прокатали программу. Чтобы они посмотрели, чем мы собираемся, так сказать, травить морячков и рыбачков. Да, собственно, комсомольцам было не до спектакля. Я о них могу судить в основном по этой поездке на «Корчагинце». Не знаю, как там было в других местах, а корчагинское начальство, оно благополучно пило в своих каютах с первого дня до последнего. Наверное, им было весело. Ну, нам тоже было неплохо, потому что мы их не видели совсем.

О «Радиомаксе» и становлении независимых СМИ.

Для меня, например, очень ярким моментом был мой приход на «Радиомакс». Вот это было интересно, это было этапом в моей жизни.

В свое время возник вот такой вот этап, что есть независимое радио. Абсолютно независимое. Которое гоняет кайфовую музыку, как ни странно. Ту музыку, которой по радио вообще говоря не бывает, ее с роду там не было в советские времена. А тут – пожалуйста, включай и слушай. Причём, они шли на трехпрограммниках какие-то часы. И это было совершенно необыкновенно.  Где-то около года, наверное, я слушала  и кайфовала под это всё.  А потом решилась написать письмо, примерно такого содержания: ребята, у вас совсем нету русского рока. А я в те времена очень плотно увлеклась русским роком. Для меня, в сущности, русский рок начался с 81 года. Прежде всего, это питерские команды. Потом сибирские панки и кто-то из москвичей, и много, много кто еще. К тому времени у меня уже собралась достаточная коллекция рок-музыки не очень хорошего качества, но очень хорошего содержания. Так что я набралась наглости и написала письмо такое на станцию. Как ни странно (а в письме был мой телефон), последовала почти немедленная реакция. То есть Женя Бычков  мне позвонил на следующий день после получения этого письма и сказал – давай встретимся. Я сказала – давай, и мы встретились около памятника Абаю, хорошо почему-то я это запомнила. Поговорили некоторое время, и он мне сказал: ну, что, в общем, голос у тебя неплохой – пошли к нам работать. Как раз будешь заниматься этим самым своим русским роком. Я сказала: о, давай!

Тем более что в те времена моя работа меня устраивала как-то очень мало. Было вот это безумное время, когда все шли в бухгалтера. Такая любимая всехняя работа. Все заканчивали  трехмесячные курсы, и их, как ни странно, брали бухгалтерами, еще и главными. И я работала на такой мелкой фирме своего двоюродного брата главным бухгалтером. Эта работа была абсолютно не по мне. Я  с цифрами иметь дело не люблю и не умею. Вот именно с этой банальной арифметикой. Я от этого зверею. А тут для меня открылось совершенно другое окно. Совершенно другой мир. Мне сразу очень понравилось абсолютное большинство  людей, которые работали на радио. Для меня это было в нуль, для меня это было безумно интересно. В начале я шла как бы не в прямом эфире, а в записи. И тут очень большое спасибо саунд-дизайнерам «Радиомакс», которые со мной маялись, поскольку, ну когда человек начинает впервые чем-то заниматься, естественно, что он очень многих вещей не знает, не понимает, с ним приходится проявлять максимальное терпение, по 100 раз объяснять одно и то же. Ребята мне здорово помогли. Помогли настолько, что примерно через полгода, наверное, я уже стала спокойно выходить в прямой эфир сама. Вот. Это были интересные времена именно потому,  что наше начальство на нас не давило. Это был тот уникальный случай, когда начальник слушает подчиненного и иной раз с ним соглашается. На самом деле попасть на такого начальника – это огромное счастье в жизни. Женя Бычков был таким начальником. В общем, и Сергей Дуванов был таким начальником, несмотря на его горячий, но отходчивый нрав. Поэтому работалось хорошо, работалось комфортно. Атмосфера была замечательной. И было невероятно болезненно, когда все это закончилось. Очень грустно: больше такого радио в моей жизни просто не было. При этом отношение с конкурентами, которые стали появляться  (в общем-то, кто-то появился и тогда, когда я пришла  на «Радиомакс», «Рик», по-моему, уже тогда появился), они складывались всегда очень хорошо. То есть, это не была конкуренция вот такая: вот вцепимся друг другу в глотки.  Это были отношения такого вот сотрудничества, взаимной симпатии. Все друг друга знали, все друг к другу прекрасно относились.

О казахстанском (алма-атинском) роке.

Скажем так, вплотную я с этим столкнулась, уже придя работать на «Радиомакс». Потому что до этого у нас был Триумвират– это была самая известная алма-атинская рок-группа, и я их слышала  к тому времени. Они  играли по советским меркам хорошо, но то, что они играли, именно стилево как-то меня не слишком тронуло.  А когда я пришла работать на «Радиомакс» там вообще быстро возникла такая идея – раз уж я веду программу по советскому (тогда еще можно было так называть) року, то почему бы не посмотреть, что у нас есть в Алма-Ате. И мы кинули клич, стали приходить люди, стали приносить свои записи. С кем-то я знакомилась по другим каналам, и я поняла, что в Алма-Ате очень много интересных ребят. Очень интересных музыкантов. Толком играть умели единицы. Причём, зачастую те, кто умели хорошо играть, они ну мне лично были не очень интересны. То есть, были какие-то металлисты, которые не очень плохо играли, но сам по себе стиль металла меня не зажигал. А были группы, игравшие безобразно. И при этом писали очень хорошие песни с очень хорошим драйвом.

Ну, в первых строках я, конечно, упомяну «Альтернативную космонавтику», Сережу Бугаева, ныне покойного. Играть эта группа не умела никогда, но Серёжка на самом деле писал великолепные песни, и я думаю, что в других условиях он мог бы стать настоящим большим музыкантом. Была очень милая команда,  большинство ее участников, по-моему, были из Капчагая, она называлась «Гимназия Р». Тоже заводные, хорошие песни. Но они довольно давно распались, ее лидер Юра уехал из Алма-Аты, где-то в России живет. Вообще, по-моему, ударился в религию.

Была группа  Грэя. Вот эти три группы, кстати, они тесно между собой сотрудничали,  как правило, на одних концертах выступали. Лидер группы Грэя уехал в Питер, снова там собрал команду, но, по-моему, особо они там не выдвинулись. Много было интересных ребят. Славка Верещагин с «Чёрным принцем». Неплохая группа была Вес нетто.

Вот когда меня тогда спрашивали о проблемах алма-атинских рок-групп, я всегда начинала с одного и того же, я уже сама себе с этим надоела, и все равно мне никто не внял. Ребятам негде писаться. Это была действительно жуткая проблема. Потому что все записи тех времен «Альтернативной космонавтики»,  той же Греи, Гимназеров, Чёрного Принца, они сделаны на самые обычные бобинные домашние магнитофоны. И это еще благо, если магнитофон был со сквозным каналом и возможностью наложения. В те времена, а мы говорим про 90-е годы, питерские музыканты уже не писались на бобинники. Питерские музыканты, они где-то с начала 80-х  годов уже пользовались студией Торопилло, который собрал, ну, пусть не профессиональную, но все-таки полупрофессиональную звукозаписывающую студию. А наши выкручивались, кто как мог. Благо, если у кого-то были соответствующие знакомые, то есть, вот студия звукозаписи, например, была при Оперном театре, где я какое-то время работала. Не в самой студии звукозаписи, а в Оперном театре. Но проникнуть  туда было очень сложно, а тем более она была занята постоянно какими-то местечковыми  коллективами, отнюдь не рок-направления. У кого-то были знакомые на «Казахфильме», и там удавалось записаться, но это единицам и в единичных случаях. Потом появились отдельные энтузиасты, которые что-то типа студии собирали. То есть, я хорошо, например, помню, что у Леши Островного была такая мини-студия. Очень яркая алма-атинская фигура – Леша Островной. Если не по имени, не в лицо, то чисто внешне его знали, наверное, многие. Он был, (ну, вернее, почему был – он вполне жив), правда, я не знаю, где он сейчас… Он вообще музыкант, рок-музыкант. Как же у него называлась группа? «Единственный выход».

О гастролях питерских рок-музыкантов в Алма-Ате.

В конце 80-х – начале 90-х Цой занимался чёсом. Откровенно, то есть, его предсмертные годы – это  были уже годы под руководством продюсера Айзеншписа, который отправлял команду в откровенный чёс по градам и весям. Поскольку в Алма-Ате Цоя любили всегда со времён его съемок в «Игле», то, соответственно, в Алма-Ату они очень часто ездили.    Ну, про Цоя в Алма-Ате, кстати, у меня самое теплое впечатление, не эти чёсовые концерты, которых было по два-три в день. Все равно это была некачественная выкладка. Невозможно три раза в день выложиться на концерте от души, просто невозможно. А ярче всего вспоминаю тот момент, когда он снимался в «Игле», и была устроена встреча, про которую не так уж много народу знало.  Встреча в Политехническом институте, в актовом зале. Она проходила достаточно поздно вечером. То есть, он приехал после съемочного дня. Я на этой встрече сидела и забивала места, потому что до Цоя там был творческий вечер, по-моему, композитора Жубановой, что ли. Там Жубанова что-то на  фоне, а в это время в рекреации перед актовым залом томится толпа народа, которая хочет на Цоя,  а я сижу, слушаю Жубанову, потому что я держу места на втором ряду, ибо потом на второй ряд мы вряд ли попали бы.

Вот. Ну, все-таки преодолели мы эту Жубанову, дождались Цоя, он приехал, попел под  гитару, поговорил с залом. Это было очень хорошо. Очень теплое у меня сложилось о нем впечатление, именно как о человеке без каких-либо этих снобских закидонов, который вполне может и хочет общаться с людьми на их языке. Общаться на равных. При этом он пел песни самые старые, чуть ли не самые ранние, очень много из альбома «45», «46», «Начальник Камчатки», и мы тогда вышли с очень теплым ощущением, которого, к сожалению, не было уже на концертах группы «Кино». Вот этих вот последних, предсмертных.

Кто к нам в Алма-Ату ещё ездил часто? Одно время в Алма-Ату очень часто ездил Костя Кинчев  с «Алисой». В первый раз он приехал – как раз информационную поддержку оказывал «Радиомакс». Это примерно год 94-й, по-моему. И проходил этот концерт (а это его, по-моему, был свой концерт, без группы), да, в новом Дворце пионеров, то есть, тоже это было интересно, это было здорово, это общение с залом, когда «Алиса» приезжала с группой. Был период, когда она к нам чуть ли не два раза в год ездила, они всегда выкладывались очень сильно, энергетика там была настолько мощная, что лично я  каждый раз с концертов «Алисы» уходила с сорванным горлом, потому что не кричать, не визжать, не подпевать там было невозможно. Со сцены шел настолько мощный поток.

Где-то в тех же пределах, в году 94-ом в первый раз, наконец, приехал БГ. Тоже был информационный спонсор «Радиомакс», интервью нам тогда Борис Борисович давал на радио. Меня, к сожалению, до интервью не допустили: интервью брал Женя Бычков. Я так села у стеночки и смотрела. О Б.Г. у меня тоже сложилось впечатление, как об очень хорошем душевном человеке, у меня потом позже была возможность с ним поговорить. Лично мне вообще дороги люди, в которых нету вот этой грани, этого пренебрежения, что я тут царь или бог, а вы там… Я очень люблю людей, которые с любым собеседником общаются на равных, общаются уважительно, им всегда есть что сказать. Вот Борис Борисович – он явно из тех людей.

А вообще, если говорить о приезде ленинградских рок-музыкантов в Алма-Ату, то ты знаешь, я бы тут в первую очередь вспомнила как ни странно не «Алису», не БГ, не Цоя. Я бы вспомнила многими уже забытую группу «Телевизор». Это было совершенно потрясающе. По-моему, это был  88-й год или 89-й,  это тот небольшой период, когда эта группа была на абсолютном взлете. Они пришлись именно  на то время, они, в сущности, для того времени, о том времени и были, но то, что они попали к нам (все-таки удаленное от Ленинграда и Москвы место), именно тогда – это было потрясением самым настоящим. То есть, приехала живая и невероятно актуальная на тот момент группа. Зал сходил с ума, это проходил концерт во Дворце АХБК. Не помню, кто их привез, но огромная благодарность этим людям, если вдруг они меня услышат,  потому что этот концерт, это была именно та перестроечная волна, когда казалось – ага, мы сейчас всем скажем правду! Ха! Мы вот такие! И «Телевизор»  очень хорошо в ту струю  со своими песнями на самом деле попал. Помните – «Эти три гада мешают мне жить», «Твой папа фашист» и прочие их вещи? Это было очень сильно.

«На тополях».

Ну, кстати, ты помнишь эту историю с «тополями» — что их регулярно разгоняли, что вообщде говоря, официально там торговали подержаными книгами и даже не торговали, а менялись подержаными книгами, типа того, что я эту книжку прочитал, я ее вынес «на тополя», вот кто-нибудь подойдет, мне что-нибудь другое предложит, мы махнёмся, это вот так вот, по идее, все было

КОРР: Ну, это было для того, чтобы обойти как-то закон. А так-то продавали: если я подхожу, предлагаю хорошую цену, то продавали…

Ю.Б: Естественно, там в общем-то и продавали, в сущности это было и местом для продажи книг и  дисков. Просто официально считалось, что там народ только меняется. В общем-то его, конечно, можно было накрывать и закрываать абсолютно в любой день, просто милиция в основном смотрела сквозь пальцы. Все-таки это была некая отдушина для народа, тем более известное место, его так придерживали, то есть, регулярно там проводили какие-то рейды, но и то все успевали всё попрятать на самом деле. Да, сумка с пластинкам – и что? Мои диски, я вот к другу еду, решили послушать. Поди докажи на самом деле, но я говорю — даже «на тополях» совсем новую музыку было достать крайне сложно.

Леон КОСТЕВИЧ